— Какая еще работа?
— Будем искать.
— Искать и голодать.
— Нет. Денег хватит, чтобы продержаться, пока не найдем. Я не дурак, ты тоже. Мы не станем голодать. Я много об этом думал ночью, когда ты спал.
Наступила пауза. Алек заговорил более вежливо:
— Не будет никакой работы, Морис. Только пропадем оба, неужели не ясно? Да ты и сам понимаешь.
— Не понимаю. Может, да. А может, нет. «Классы». Не понимаю. Зато я знаю, что мы будем делать сегодня. Уберемся отсюда, хорошенько позавтракаем и поедем в Пендж или куда захочешь, увидимся с этим твоим Фредом. Ты скажешь ему, что передумал насчет эмиграции и что вместо этого решил работать с мистером Холлом. Я пойду с тобой. Мне плевать. Я готов встретиться с кем угодно, готов на все. Если они догадаются, пускай. С меня довольно. Скажешь Фреду, чтобы он сдал твой билет. Я заплачу, и это станет нашим первым шагом к свободе. Затем мы сделаем еще одну вещь. Это рискованно, а что не рискованно? Но мы живем один раз на свете.
Алек цинично рассмеялся и продолжал одеваться. Его манеры напоминали вчерашние, хотя он не пытался шантажировать.
— Ты говоришь как человек, которому никогда не приходилось зарабатывать на кусок хлеба, — сказал он. — Заманиваешь меня словами «Я тебя люблю» и все такое, а потом предлагаешь отказаться от карьеры. Ты хоть понимаешь, что в Аргентине меня ждет конкретное дело? Такое же, как у тебя здесь. Жалко, что «Норманния» отходит уже в субботу, но факт остается фактом, мне накупили одежды, есть билет, и Фред с женой ждут меня.
Сквозь похвальбу Морис различал печаль, но что толку теперь было в его проницательности? Никакая проницательность не задержала бы отплытие «Норманнии». Он проиграл. Ему оставалось страдание, которое для Алека могло закончиться очень скоро: когда тот обретет новую жизнь, он забудет свою эскападу с неким джентльменом и своевременно женится. Практичный юноша из рабочего класса, он уже втиснул свое красивое тело в ужасный голубой костюм, из которого выглядывало лишь пунцовое лицо и коричневые руки. Он прилизал ладонью волосы.
— Ну, я пошел, — сказал он и, словно этого было мало, добавил: — Зря мы вообще встречались, если ты такое удумал.
— Тоже верно, — вымолвил Морис, отвернувшись от Алека, когда тот отпирал дверь.
— Ты ведь заплатил за эту комнату вперед? Значит, меня не остановят на лестнице? Не хочу, чтобы напоследок были какие-то неприятности.
— И это тоже верно.
Морис услышал, как хлопнула дверь. Он остался один. Ждал, что любимый вернется. Неизбежное ожидание. Затем его взгляд стал страдальческим. Он знал по опыту, что ожидает его впереди. Вскоре он овладел собой. Встал и вышел, сделал несколько телефонных звонков, объяснился с кем надо, успокоил мать, извинился за вчерашнее отсутствие, побрился, постригся и, как обычно, явился в контору. Его ждала масса работы. Ничего не изменилось в его жизни. Ничего в ней не осталось. Он вернулся к своему одиночеству, как это было до Клайва, как это было после Клайва и как это отныне будет всегда. Его надежды обречены, но не это печальней всего: он видел, что надежды Алека тоже обречены. В чем-то они были как одно существо. Обречена любовь. Любовь — это эмоция, при помощи которой время от времени можно получать удовольствие. Она не способна делать дело.