Я сидела и без охоты ковыряла вилкой свои биточки, когда вдруг услышала голос:
- Разрешите к вам присоединиться?
Это был худой из моего купе. Он стоял и кланялся, как петрушка.
Я медлила с ответом. Крутом же было много свободных столиков. А мне не хотелось нарушать наше одиночество - наше с большой заботой. Но он об этом знать не мог.
- Я понимаю, что вы думаете, - сказал он. - Зачем ему понадобилось садиться как раз за мой столик? Вы правы, конечно. Но у меня сегодня... одним словом, мне сегодня трудно быть одному. А наш с вами сосед, полковник, уже лег спать.
- Да нет, ничего, - поспешила сказать я, - садитесь тут, пожалуйста. Он вдруг напомнил мне чертополох у дороги.
Официантка подошла, играя бедрами, и довольно оживленно приняла заказ: четыреста граммов и бутерброды. Удивительно, как скоро она их принесла.
- Может быть, сделаете мне честь? - спросил худой. - Нет? Ну не надо.
Он налил рюмку и профессионально, даже изящно опрокинул ее в рот. Закусил бутербродом.
- Тысячу раз прошу извинения, - вдруг спохватился он. - Я забыл вам представиться. Игорь Порфирьевич Галаган.
Он снова встал и по-петрушечьи поклонился. Снова пришлось его усадить. Я довольно неохотно назвала себя: имя, отчество, фамилию, профессию. В наше время, рекомендуясь, надо назвать профессию. Чтобы сразу видно было кто ты. Я сказала ему об этом. Он задумчиво выслушал и не сразу улыбнулся.
- Кто я? А этого я и сам не знаю. Знаете что? Давайте я вам расскажу свою историю. Тогда вы сами увидите, кто я. Может быть, даже мне объясните.
Это он славно как-то сказал и понравился мне. Я совершенно искренне ответила:
- С большим удовольствием вас послушаю.
Он снова выпил водки и начал рассказывать.
- Ну, с чего же начать? Прежде всего я коренной ленинградец. Петербуржец даже. Все мои предки жили в Петербурге. Я из старинной путейской семьи. Отец мой был инженер путей сообщения, и оба дяди, и дед. И по материнской линии тоже все путейцы. Целый клан. А из меня путейца не вышло. Я захотел быть художником. Отец был против, но я стоял на своем. Любил я живопись, знаете, до страсти. Просто трясся, когда о ней думал.
Родители мои были очень хорошие люди, особенно мать. Я ее страшно любил. Хотите, покажу карточку?
Он порылся дрожащими пальцами в бумажнике и вынул старинную, на твердом картоне, фотографию. С краю карточка была грубо срезана, наверно ножницами, - видно, не помещалась в бумажнике. На снимке была удивительной прелести молодая белокурая дама в белой блузке с высоким воротом, с тревожными и трогательными глазами. Прижавшись к ней щекой, такими же глазами смотрел хорошенький кудрявый мальчик в белой матроске.