Джанни, любивший копаться в ларьках букинистов на набережной и часто приходивший в цирк, к удивлению товарищей, с книгой под мышкой, приносил иногда в музыкальный павильон старинный фолиант, толстый in quarto[64], в пергаментном переплете, с загнутыми уголками, со стертым во время революции гербом, со страницами, на которых какой-то ребенок уже в наше время подрисовал трубки к губам персонажей шестнадцатого века. Из этой книги, носившей на корешке заглавие: «Три диалога об искусстве прыгать и вольтижировать, сочинение Арканджело Туккаро[65], 1599 года» и повествующей о том, как «король Карл IX пристрастился ко всякого рода прыжкам и сколь он ловким и отважным себя в оных выказал», — Джанни читал брату несколько испещренных старинными литерами страниц: рассказ о прыгунах-петавристах, получивших свое греческое прозвище от полупрыжка-полувзлета, совершаемого курами вечером при посадке на насест, о прыгунье Эмпузе, которая благодаря своему волшебному проворству может принимать всевозможные позы и обличья, о молодецкой отваге, которой требует прыгательное искусство от своих приверженцев, а также страницы о прыжках эферистическом, оркестическом, кубическом, из которых последний долгое время считался доступным только тому, кто вошел в сделку с дьяволом.
Затем братья принимались изучать геометрические фигуры и линии летящих в воздухе тел, и Джанни заставлял брата выделывать — в строжайшем соответствии с указаниями книги и начертанными в ней концентрическими кругами — скольжение вполоборота, скольжение лежа и бездну других архаических трюков: юношам нравилось углубляться в прошлое их ремесла, поработать часок так, как работали более двухсот лет тому назад их предшественники.
Братья не только любили друг друга, — они были связаны таинственными узами, каким-то физическим сродством, цепкими атомами близнецов, — несмотря на значительную разницу в годах и диаметрально противоположные характеры. Их непроизвольные, инстинктивные движения были совершенно одинаковы. Они одновременно чувствовали внезапную симпатию или антипатию, а когда бывали где-нибудь, то выносили о людях, которых им довелось видеть, совершенно тождественное впечатление. Не только люди, но и вещи, неизвестно почему пленяющие нас или неприятные нам, действовали на обоих одинаково. Наконец даже мысли, эти детища ума, которые рождаются столь своевольно и часто удивляют нас непонятностью своего происхождения, мысли, обычно так редко совпадающие по времени и содержанию даже у мужчины и женщины, связанных сердечным союзом, рождались у братьев одновременно, и случалось, что, помолчав, юноши обращались друг к другу, чтобы сказать одно и то же, и сами не понимали, по какой странной случайности они произнесли две фразы, составляющие, в сущности, одну. Связанные такими духовными узами, братья чувствовали потребность быть вместе и днем и ночью; им трудно бывало расстаться, и когда один из них отсутствовал, другой испытывал странное чувство — как бы это сказать? — чувство некоей разрозненности, словно жизнь его вдруг утратила привычную полноту. Когда один отлучался, он как бы уносил с собой все способности другого, и оставшийся уже до самого возвращения брата не мог заняться ничем, кроме курения. Если же отсутствующий не возвращался к назначенному часу, другого начинали осаждать мысли о катастрофах, происшествиях, о несчастных случаях с извозчиками, о раздавленных пешеходах — нелепая мрачная тревога, заставлявшая его беспрерывно выбегать на крыльцо. Поэтому расставались они только в силу крайней необходимости, и ни один из них никогда не позволял себе удовольствия, которое не разделил бы другой; и за всю их совместную жизнь не было и суток, которые они провели бы врозь!