уехать от вас, сохранив в ушах звучание языка этой страны.
Старик потянул за собой кресло, дотащил его до книжной полки, подобрал вокруг своей тощей и длинной фигуры широкие полы фланелевого халата, под которым, видимо, было надето немало шерстяных фуфаек и несколько пар длинных шерстяных чулок, потом встал на сиденье и, выдвинув толстый том из числа прочих, произнес с глубоким благоговением, словно хранитель монастырских сокровищ, показывающий главную свою реликвию:
— Сударыни, вот божественный Гомер!
Затем, взяв другую книгу, стоявшую рядом, он спустился с ней вниз, бережно обтер локтем пыль, придвинул к себе маленький столик, положил ее и, осторожно раскрыв на какой-то странице, разгладил ладонями дряхлых рук широкие поля.
Водрузив на лезвие носа огромные очки и склонившись над старинным текстом, Атапассиадис поднял восторженный взгляд к потолку и сказал:
— «Ипполит».[105] Сцена происходит в Трезене перед дворцом, у входа в который стоят две статуи — Дианы и Венеры.
И он тут же приступил к чтению двух первых стихов греческой трагедии:
Πολλή μέν έν βροτοίσι κούκ άννώομοζ
Θεά κεκλημαι Κύπριζ ούρανοΰ ιέσω
[106]— Простите, господин Атапассиадис, — прервала его Фостен. — Что, если бы вы взяли с собой вашу книгу… моя карета стоит внизу… я увезла бы вас к себе… вы пообедали бы с нами — со мной и с моей сестрой… Я прикажу никого не принимать… И мы проведем вместе чудесный вечер.
— Ах, сударыня, — ответил старик, — если бы только я мог, я был бы очень рад сделать вам приятное… Но с ноября и до конца мая — я пленник, заключенный в стенах этой комнаты… Теперь вы поймете, какая радость для меня видеть вокруг моих птиц… Весь этот долгий промежуток времени мне положительно запрещено выходить: воздух вашей зимы может убить меня.
Тут Фостен заметила, что все щели окопной рамы заклеены бумагой.
Старик снова углубился в чтение, время от времени перемежая древнегреческие фразы текста с французскими, вроде:
— Ваш Расин, сударыня, не обратил внимания на это… Ваш Расин, сударыня, не передал этого… Ваш Расин, сударыня, плохо передал это…
— Тебе не скучно, маленькая Мария? — шепотом спросила Фостен у сестры.
— Нет, я не прочь иногда поиграть в китайские головоломки… к тому же твой Атанассиадис очень забавен!
Начало смеркаться. Старик зажег лампочку и продолжал читать, но при каждой смене персонажей в диалоге он поглядывал на часы с кукушкой, висевшие на стене над головами женщин.
— Быть может, господин Атанассиадис, мы вас стесняем? — спросила Фостен, заметив взгляды старика.
— Нет, нет, сударыни… Только у меня сохранились привычки моей родины… Я обедаю раньше, чем люди парижского большого света.