— Дорогой, — тихонько сказала она Уолтеру, — у тебя мелочи не найдется?
Он вытянул ногу, залез в карман брюк и протянул ей монетки.
— Ты не просто конфетка, Энджи, ты — кондитерская! — произнес он заплетающимся языком.
Ладонь у него была влажная, даже монетки оказались влажными.
— Спасибо, милый, — поблагодарила она.
Энджи прошла к телефону и набрала номер Малькольма. Ни разу за все эти двадцать два года она ему домой не звонила, хотя давно запомнила номер его телефона. Двадцать два года, думала она, прислушиваясь к гудкам в трубке. Многие могли бы счесть это очень долгим сроком, но время представлялось Энджи таким же огромным и круглым, как небо, и пытаться понять его смысл было все равно что пытаться понять смысл музыки и Бога или почему океан так глубок. Энджи давно поняла, что не следует даже пытаться искать смысл в таких вещах, как это пытаются делать многие другие.
Малькольм взял трубку. И тут получилось очень любопытно: ей не понравился звук его голоса.
— Малькольм, — сказала она мягко, — я больше не смогу с тобой видеться. Мне ужасно жаль, но я больше не могу. — (Молчание. Скорее всего, его жена там, с ним рядом.) — Ну, пока тогда, — сказала Энджи.
Проходя мимо Уолтера, она сказала:
— Спасибо тебе, милый.
А он ответил:
— Всегда пожалуйста, Энджи.
Уолтер так опьянел, что голос у него стал совсем хриплым, лицо блестело.
Потом она заиграла ту песню, что просил Саймон, — «Мост над бурной водой». Но позволила себе взглянуть на него, только когда уже почти закончила ее играть. Он не ответил на ее улыбку, и Энджи вдруг с ног до головы пронзило жаром.
Она улыбнулась рождественской елке; цветные лампочки показались ей ужасающе яркими, и на какой-то миг она пришла в замешательство оттого, что люди так поступают с деревьями — разукрашивают их всей этой сверкающей дешевкой, а некоторые с нетерпением ждут этого весь год. А затем новая волна жара поднялась в ней при мысли о том, что всего через несколько недель елку разденут, снимут с крестовины, вынесут прочь и свалят на тротуар вместе с остатками серебряной мишуры, приставшей к веткам: Энджи представляла себе, как нелепо будет выглядеть на снегу это дерево, сваленное набок, с жалостно торчащим косо вверх тонким обрубленным стволом.
Она заиграла «Мы преодолеем…»,[14] но кто-то из публики крикнул ей: «Эй, что-то больно серьезно, Энджи!» — тогда она заулыбалась еще веселее и заиграла какой-то регтайм. Глупость какая — сыграть «Мы преодолеем…». Сейчас она поняла: Саймон решит, что это глупо. «Ты так слащаво сентиментальна», — говорил он ей.