Пальцы у Оливии дрожат, потому что она сердится и, конечно, потому, что кто-то может пройти по коридору и прямо сейчас сунуть голову в приоткрытую дверь.
Бежевый свитер — очень толстый, и это хорошо, это значит, что Сюзанна не наденет его до осени. Оливия разворачивает свитер и проводит маркером толстую черную полосу во всю длину рукава. Затем, держа маркер во рту, она снова поспешно складывает свитер, потом еще раз — заново, чтобы он выглядел так же аккуратно, как с самого начала. Это ей удается. Вы бы никогда не заметили, открыв шкаф, что там покопались чужие руки, так все аккуратно выглядит.
Только вот обувь. По всему полу шкафа валяются разбросанные туфли и ботинки. Оливия выбирает темную обшарпанную уличную туфлю: ясно, что ее носят очень часто. Да и в самом деле, Оливия часто видела Сюзанну в этих туфлях. Заполучив мужа, полагает Оливия, доктор Сью может позволить себе шлепать повсюду в драных башмаках. Перегнувшись, на миг испугавшись, что не сможет разогнуться, она заталкивает туфлю к себе в сумку, а потом с трудом, но все же поднимается, слегка задыхаясь, и укладывает завернутый в фольгу пирог с черникой так, чтобы он прикрыл туфлю.
— Ты готова?
В дверях стоит Генри, его лицо сияет от счастья: он уже обошел всех, он — человек, который всем очень нравится. Он лапочка. Как бы ей ни хотелось рассказать ему о том, что она только что услышала, как бы ей ни хотелось облегчить одинокое бремя только что ею содеянного, она ему ничего не скажет.
— Ты хочешь заехать в «Данкин-донатс» по дороге? — спрашивает Генри.
Взгляд его больших, цвета моря глаз устремлен на нее. Генри — простодушный. Это помогает ему справляться с жизнью.
— Ох, — отвечает Оливия, — я вовсе не уверена, что так уж хочу пончик, Генри.
— Да все нормально. Мне просто казалось, что ты хотела…
— Хорошо. Ладно. Давай заедем.
Оливия пристраивает сумку под мышкой, придерживая ее полной рукой, прижимает к себе, направляясь к двери. Конечно, это ничему не поможет, но все-таки немножко помогает, если знаешь, что по меньшей мере могут случиться такие мгновения, когда Сюзанна вдруг усомнится в себе. Окликнет мужа: «Кристофер, ты точно не видел мою туфлю?» Или, проверяя стираное белье или ящик бюро, вдруг немного взволнуется: «Что такое? С ума я, что ли, схожу? Не могу запомнить, куда деваю свои вещи… И что такое случилось с моим свитером?» И она ведь так никогда ничего и не узнает, верно? Потому что кому же в голову придет пометить свитер, стащить лифчик, забрать одну туфлю?
Свитер окажется испорченным, туфля вместе с бюстгальтером исчезнет, прикрытая использованными бумажными салфетками и туалетной бумагой, в мусорном баке туалета в пончиковой, а на следующий день они будут спрессованы в мусоросборщике. Между прочим, если доктор Сью собирается жить недалеко от Оливии, нет причин, почему бы Оливия не могла время от времени брать понемножку то одно, то другое, просто чтобы некоторая неуверенность у доктора Сью не угасала. Устраивать себе время от времени малый всплеск. Потому что Кристоферу не нужно жить с женщиной, которая полагает, что знает все. Никто не может знать все, и нечего им так думать.