Дональд Хартнел не стал объяснять, что его господин Фридрих определенно не Отто А., а Каспар Д. и уже поэтому не может быть столь восхваляемым ею бывшим генеральным директором «Феникса» или президентом Союза работодателей. Его К. Д. Фридрих не занимал также руководящих постов в промышленной группе Флика и родился отнюдь не в 1902 или 1903 году, а скорее уж в 1774 году, в Грайфсвальде, и умер в 1840 году в Дрездене. У него не было никаких деловых связей с каучуковой, сталелитейной или автомобильной отраслями промышленности. Скорее уж Каспар Давид Фридрих тяготел, пожалуй, к искусству, поскольку был знаменитым живописцем, среди многочисленных произведений которого насчитывается немало весьма романтических, проникнутых чуть ли не набожной чистотой пейзажей.
Дональд Хартнел, впрочем, сам узнал об этом совсем недавно, а точнее, вчера вечером, когда он решил вопреки своему обыкновению зайти в библиотеку и посмотреть совершенно неизвестного ему до тех пор немецкого живописца в 23-томной Британской энциклопедии. Поводом к этому явился состоявшийся несколько ранее его разговор со своим родным дядей, мистером Бенджаменом Атоллом Клейтоном.
Как раз в тот момент — это было уже около 5 часов вечера, — когда Хартнел собирался покинуть офис адвокатской фирмы «Мак-Клюр, Клейтон, Фергюссон, Фергюссон и Дэв», чтобы отправиться после довольно утомительного рабочего дня домой, мистер Клейтон, пожилой, ухоженный холостяк и старший компаньон фирмы, остановил его следующим неожиданным вопросом:
— Скажи-ка, Дональд, мой мальчик, не смог бы ты завтра кое-что проделать для меня в Европе?.. Речь идет о картине одного старонемецкого художника — его зовут, кажется, Фридрих… да-да… Каспар Давид, если не ошибаюсь, — ну, и о сумме почти в шесть миллионов долларов. Но я не хотел бы ни в коем случае причинять тебе хлопоты, мой дорогой мальчик, и если у тебя есть уже другие планы на завтра и на приближающийся уик-энд, то…
Мистер Бенджамен Атолл Клейтон произнес последние слова таким озабоченным тоном, что племяннику не оставалось ничего другого, как поспешно заверить, что ничего важного у него на завтра не намечается и что ему доставило бы особое удовольствие быть чем-либо полезным своему дядюшке Бену.
— О, это чудесно, мой мальчик, и это меня, право же, очень радует, — сказал мистер Клейтон. Дональд Хартнел был, в конце концов, именно ему обязан тем, что уже в таком молодом возрасте стал партнером в столь крупной и респектабельной адвокатской фирме.
— Введу тебя вкратце в курс дела, — продолжал дядя. — Это отнюдь не обычное дельце, то, о чем речь..» Мы получили его, впрочем, от нашего уважаемого коллеги, Сэма Мандельштама, старшего партнера фирмы «Абрамович, Мандельштам, Коган, Мак-Интош, Мандельштам и Левин» — как туда затесался еще и шотландец? — н-да… Ну, так вот… Спихнул нам это дело старый Мандельштам, которого я уже много лет знаю и высоко ценю. Это было на завтраке в ротарианском клубе прошлой весной… Он сказал, что было бы лучше передать этот щекотливый случай нам, хотя речь идет о делах чисто еврейских, в которых его фирма особенно компетентна… Ну что ж, у меня не было никаких возражений, а также и поводов к тому, чтобы спрашивать Сэма, почему, собственно, нам, а не им… Речь идет все-таки, как я уже упоминал, о кругленькой сумме в шесть миллионов долларов. Ты можешь взять папку с собой, Дональд, и дома спокойно ее изучить, тогда тебе станет ясно, зачем надо завтра лететь в Мюнхен.