Ему снилось, как он идет с матерью – она, такая юная, симпатичная, в цветастом коротеньком платье по тогдашней моде, ведет его за руку. Солнце сплошным потоком льется на них, он жмурится, черный асфальт плавится под ногами, за кирпичной стеной шумит старый рынок. «Подожди здесь, – говорит она. – Я быстро, а то тебя там затолкают».
Он остается возле ворот – в те времена еще было можно оставлять детей одних – и ходит, скучая и томясь, вдоль кирпичной стены, разглядывая собственные сандалии. В стене низенькая дверь, вся покрытая трещинами. Игорек не помнил, чтобы когда-нибудь эта дверь открывалась, на ней висит огромный ржавый замок. Из любопытства он дергает ручку – дверь вросла в землю намертво, она даже не отзывается на толчок. Внизу рассыпана щебенка, растут чертополох и какие-то мелкие городские цветы желтого цвета, чахлые и полузатоптанные…
Пожилой татарин Ахмет Саидович метет асфальт перед рынком, потом останавливается перед мальчиком и строго глядит. Лицо дворника абсолютно непроницаемо и неподвижно, но Игорь не чувствует страха.
«Своя мама ждешь?»
«Да».
«На конфетка».
Это почти ритуал – каждый раз дворник дает ему дешевую карамельку с приторным липким запахом, но Игорек, закормленный бабаевским шоколадом, никогда не отказывается от нее. Очень ему не хочется огорчать Ахмеда Саидовича, хоть у него и такое строгое лицо.
Наконец появляется мама. В руках у нее авоська, полная картошки, и небольшой пакет – сквозь целлофан видно красные ягоды. «Это тебе! – говорит он, протягивая матери сорванный цветок. – С праздником Восьмого марта!» Восьмое марта было тысячу лет назад, но мама чуть не плачет от умиления: «Спасибо, золотце…»
Родителей уже нет в живых, старый рынок снесли, на его месте давно стоит длинный сарай из стекла и бетона, но до сих пор Игорю хочется знать, что там, за старой дверью, было.
…В квартиру резко позвонили. Игорь вскочил и, путаясь спросонья, стал открывать замки.
– Поставили, да? – весело спросила Лара, влетая в коридор, нагруженная сумками и пакетами. – Больше не стали просить заплатить?
– Нет, все, как и договаривались…
– Что это с тобой?
– А я спал. Представляешь, мне приснилось детство, как мы тогда с мамой…
– И коробки не разобрал? – огорчилась Лара, заглядывая в комнату. – Эх ты, сон Обломова… Нельзя так бездарно тратить с трудом заработанный отгул!
– Ларчик, если ты будешь ругаться, у меня настроение испортится. Мне такой сон…
Лара начала молча раздеваться, напустив на лицо выражение мученицы, терпеливо принимающей все страдания.
– Отнеси сумки на кухню, – кротко сказала она. – Я буду ужин готовить.