В этот раз случай был особый, и Терещенко тем более не стал доверяться помощникам и посыльным, которые справились бы с поручением и без его участия. Федор Максимович договорился о встрече с Еленой. Он хотел видеть ее и говорить с ней – накануне она сообщила, что картина готова.
К концу рабочего дня он послал за ней машину – Елена появилась в его офисе в половине шестого, ровно за полчаса до того, как заканчивался официальный рабочий день. Разумеется, никаких наличных – все, что полагалось, было уже отправлено на счет художницы, самой Елене оставалось только передать картину. Средних размеров сверток она вручила ему непосредственно в руки, и было в этом нечто интимное, доверительное, даже похожее на акт дарения.
В своем кабинете, очень уютном и простом, он сорвал бумагу, впился глазами в рисунок. Чего он ждал? Он и сам не знал, только сердце билось у него вдвое сильнее обычного, даже как-то нехорошо было. На бумаге было изображено нечто непонятное – бегущие тени, чья-то фигура… Ему предстояло разгадать странный рисунок, а потом опять посетить Леву Бармина.
Елена с интересом наблюдала за своим заказчиком.
– Куда вы посоветуете повесить? – спросил Терещенко, хотя в его распоряжении был целый штат талантливых дизайнеров, которые решили бы этот вопрос более профессионально, чем Елена, просто художница.
– Здесь? В кабинете? – спросила она, оглядывая стены холодными голубыми глазами.
– Я хочу, чтобы картина находилась рядом со мной. Чтобы в любую минуту я имел возможность посмотреть на нее, как в зеркало.
– Но это же не портрет в буквальном смысле слова, Федор Максимович! Впрочем, я повесила бы его здесь.
– Отлично. Сейчас скажу своему секретарю, а потом… Вы помните, о чем мы договаривались?
– Да. Вы пригласили меня в ресторан. Вы передумали, Федор Максимович?
– Ни боже мой! Я просто жажду с вами пообщаться…
Он спросил ее так потому, что слишком просто, не по вечернему она была одета – майка и шорты, делающие ее похожей на подростка. «Протестантка, – подумал он с легкой досадой. – Лишь бы не как у людей…» Впрочем, досада тотчас же испарилась – и все потому, что ее рисунок заинтриговал, даже взволновал его. А все остальное не имело значения.
Перед выходом из здания Терещенко показал Елене большой зал на первом этаже, где висели ее картины, приобретенные им на недавней выставке. Странно и притягательно смотрелись они здесь, в светлом и просторном помещении, предназначенном, вероятно, для конференций или собраний, сюжеты графических работ были отвлеченны и приземленны. Они говорили совсем о другой жизни – о задворках, бедности и одиночестве, о жизни, ничем не напоминающей эту, которая кипела здесь, в здании компании, – деловую и солидную.