Новоявленный автор с сияющим лицом вошёл в экспедиторскую комнату издательства. Ему пододвинули пачку книг, четырежды окрученных шпагатом, -и автор, поблагодарив, вышел наружу.
Через двадцать минут он был дома. Прыгающими пальцами он развязал узлы шпагата и увидел… Незачем говорить, что увидел – повторенным в тридцати экземплярах – молодой, может быть, талантливый поэт.
На следующий день, в хронике самоубийц появилась бы, наряду с другими, краткая заметка о… Но на следующее утро никаких газет не было. Следовательно: не было и заметки.
Это был старый чудак, запутавшийся в счёте своих годов. Он шёл в своём историко-музейного фасона пальто с пелериной, щупая асфальтовую дорогу старомодным зонтом, который успел уже из чёрного превратиться в рыжий. Когда-то он читал курс истории философии в одном из колледжей страны, но сейчас философски доживал жизнь на куцую пенсию и думал или о прошлом, или о будущем. Настоящее его не интересовало.
Забастовка бумажных листов продолжалась уже четвёртый день. Экс-философ взошёл на крутую каменную дугу моста и смотрел на вечерние пятна солнца, расползавшиеся – вместе с пёстрыми кляксами бензина – по мелкой ряби реки. «Так им и надо, – думал он, – давно уже её нужно выстирать – и начисто -снежно-белую Эриду Гёте и Гегеля – от прилипших к ней мушиных точек». Он хотел было записать эту мысль, но вспомнил, что сейчас это невозможно – и длинный рот старого чудака стал ещё длиннее от улыбки, обнажившей пустые блеклые дёсны.
У расходных касс банковых контор стояли длинные очереди. Дело в том, что на третий день буквы и цифры на банкнотах и ассигнациях, а также подписи на договорных документах ушли, присоединяясь к грандиозной забастовке всех букв и всех шрифтов. У держателей векселей, у собственников, чьи бумажники и сейфы хранили пачки банкнотов, оказались на руках документы, лишённые подписей, до их росчерков включительно, и пустые, упругие, шелестящие под нажимом пальцев прямоугольники, которые раньше назывались бумажными денежными знаками. Они оставались и сейчас бумажными, но не… денежными.
Однажды один из либеральных ораторов, выступая в эти трудные дни в представительном органе страны, говорил, что любой гражданин при первом же прикосновении к кредитной бумажке легко узнает – «пальцами и душой» – её цену, как при первом прикосновении к своей жене легко узнает, что это именно его жена, а не чья-нибудь другая. На этом основании ищущий популярности оратор требовал оплаты пустых, но достаточно добротных банкнотных листков.
На следующее же утро образовались очереди, о которых было сказано несколькими строками выше. Полиция пробовала их разгонять, но люди разбредались, а через минуту снова смыкались в длинные уже менее терпеливые цепи.