Аспирант из Истмена Уильям Харпер, преподававший нам композицию, полностью изменил мое представление о музыке. Никогда не забуду то первое занятие, когда мы слушали «Плач по жертвам Хиросимы» Пендерецкого[3]. Я не могла поверить, что такая музыка существует, а я даже не подозревала об этом. Я была так потрясена, что не могла ни слова вымолвить. Прекрасно помню каждую деталь: маленькая аудитория, свет поздней осени из окон, Уильям Харпер сидит на краю стола и слушает, опустив подбородок и прикрыв глаза. Все будто замерло, и мне казалось, что я слышу музыку впервые в жизни. Мой огромный интерес к современной музыке зародился именно в тот день и благодаря этому замечательному произведению.
Уроки вдохновляли, однако в то время существовало, пусть и негласное, мнение, что женщины не способны писать музыку. Песни, но не симфонии — вот наш удел. И я сочиняла песни. В том году мистер Харпер познакомил меня с женщиной, которая в дальнейшем оказала существенное влияние на мое отношение к музыке, — меццо-сопрано Джен Де Гаэтани. Меня поразило количество партий, над которыми она одновременно работала, — не аккуратные нотные папки на банкетке рядом с инструментом, как у нас дома, но беспорядочные, перепутанные листы еще не разученной музыки, испещренные карандашными пометками. Достаточно было взглянуть на бумагу, чтобы представить себе развитие музыкальной темы. Это была не статичная работа, но постоянный, непрекращающийся поиск. Когда я пела для нее, она слушала очень серьезно, сосредоточенно. «Не переусердствуйте. Голос должен оставаться естественным», — советовала она. Уже тот факт, что она находила время для консультаций, повышал мою значимость в собственных глазах.
Для поступления в колледж нужно было выдержать творческий конкурс. В те дни я не умела проходить прослушивания и появлялась в аудитории с виноватым видом человека, стыдящегося отнимать время у приемной комиссии. Я нервничала, сомневалась в своих силах — хотя, казалось бы, должна была избавиться от застенчивости после школьных спектаклей. Как и надеялась мама, меня приняли в Оберлинский колледж, но стипендии на обучение я не получила. Мама так переживала за меня, что проплакала в машине всю дорогу из Огайо. Пока я была маленькой, моей семье приходилось совсем туго. Отец охотился на оленей и рыбачил, потому что нам не хватало денег на еду. Я выросла на оленине и считала нас богачами — все благодаря тому, что родители никогда не унывали. К тому времени, как я окончила школу, мы уже относились к среднему классу, но вот парадокс: мы не могли оплатить обучение в приличной консерватории и в то же время были недостаточно бедны, чтобы претендовать на финансовую поддержку. Так я и оказалась в Крейнской школе музыки Государственного университета штата Нью-Йорк в Потсдаме. Это стало первым большим прорывом в моей карьере.