В тот период дочки были моей единственной отрадой. Они возвращались домой из школы со своими рисунками, книжками, болтовней, целовали меня, и я буквально растворялась в них. Когда они были рядом, я точно знала, кто я. Я — мать, которая любит своих детей.
Раньше приступы сценического страха настигали меня исключительно во время спектаклей. К началу же репетиций «Трамвая "Желание"» каждое интервью превращалось в настоящий кошмар. Раньше я всегда отшучивалась: «Вы хотите побеседовать с сопрано о ней самой? Не забудьте прервать меня через два часа, чтобы я успела на следующее интервью». А теперь я думала лишь о том, как бы успокоиться и выжать из себя пару связных предложений. Рассуждая о своей работе, я с ума сходила от волнения.
Удивительно, но роль Бланш Дюбуа, вместо того чтобы окончательно доконать меня, стала моим спасением. Случалось, я сомневалась в своем рассудке, в том, что когда-нибудь поправлюсь, и раздираемая страхами Бланш помогала мне выразить собственные потаенные ужасы. И конечно, невероятная удача, что рядом был Андре Превен, на которого я могла полностью положиться. Он оказывал мне бесконечную поддержку и умел меня успокоить как никто другой.
Состав спектакля был поистине звездный. Режиссер Колин Грэм благодаря хладнокровию и организованности сумел справиться с невероятно сложным с музыкальной и театральной точек зрения произведением всего за три недели. Партия Бланш идеально подходила мне, и никаких вокальных сложностей не возникло. Андре охотно согласился внести несколько изменений в тесситуру, добавил по моей просьбе немного ярких красок в прежде исполнявшиеся в среднем диапазоне пассажи и вообще проявлял удивительную готовность к сотрудничеству — большой плюс работы непосредственно с композитором. Мне оставалось лишь сосредоточиться и держать себя в руках во время предстоящей череды спектаклей.
К этому времени страх достиг нешуточных размеров. К счастью, самое страшное теперь начиналось задолго до собственно выхода на сцену. Ночью я просыпалась вся в поту и расхаживала в ужасе от одной мысли о предстоящем выступлении, но стоило мне выйти на сцену, внутренний голос произносил: «Ладно, она достаточно намучилась. Отступим на время и дадим ей нормально спеть».
Странный феномен, но благодаря ему я могла выступать. Противоположный вариант — прекрасно чувствовать себя вне сцены и впадать в ступор, едва ступив на нее, — нравился мне гораздо меньше. Я постоянно вспоминала историю о том, как Лоренс Оливье[66] остановился посреди представления, потому что просто не мог больше играть. Я боялась этого больше всего на свете, снова и снова воображала, как безмолвно и неподвижно столбом стою перед публикой, потом нахожу в себе силы выдавить: «Извините, я не могу» — и с жалким подобием достоинства удаляюсь со сцены.