Он остановился, и Симмонс поняла, что заполнить паузу нужно ей.
— А что вы там делали?
— Как что? Содействовал миру во всем мире! — Примаков криво усмехнулся. — КГБ хотел знать, стоит ли тратить деньги на этих борцов, и кого из них можно привлечь на нашу сторону. До палестинцев нам, по сути, дела не было — мы всего лишь хотели досадить главному союзнику Америки на Ближнем Востоке, Израилю.
— Эллен Перкинс стала агентом КГБ?
Знакомый уже жест.
— Планировалось, что станет. Но Эллен видела меня насквозь. Понимала, что мне наплевать на мировую революцию, что я всего лишь выполняю свою работу. Чем больше имен в списке завербованных, тем весомее пенсия. Она все понимала. Называла меня лицемером! — Он покачал головой. — Серьезно. Перечисляла мне грехи Советского Союза: голод на Украине, блокада Западного Берлина, Венгрия в пятьдесят шестом. Чем я мог возразить? Украина — понятно, ошибка безумца, то есть Сталина. Берлин и Венгрия — вмешательство контрреволюционеров с Запада. Впрочем, мои отговорки ее не интересовали. Да-да, так она это называла — отговорки.
— То есть работать с вами она не пожелала, — кивнула Симмонс.
— Как раз наоборот! Я же сказал, Эллен была очень умна. Иордания была для нее только началом. Да, ее группка научится стрелять и взрывать, но потом им потребуется серьезная поддержка. Москва в то время была щедрая. Эллен хотела использовать меня. А мне было не до работы. Понимаете, я в нее влюбился. Она была… неистовая.
Симмонс понимающе кивнула, хотя все это казалось ей полной бессмыслицей. Она была слишком юной, когда закончилась холодная война, а рассказы родителей о революционных шестидесятых звучали набором клише. Влюбиться в революционера означало теперь влюбиться в бомбиста-самоубийцу, бормочущего что-то из Корана. Представить себе этого Джанет не могла — воображение не опускалось до такого дна.
— Ее отец, Уильям… Эллен ведь не разговаривала с ним?
От недавнего благодушия не осталось и тени. Кровь отхлынула от лица.
— Нет. И я даже не пытался убеждать ее. Папаша — настоящее дерьмо. Знаете, что он сделал с ней? С Эллен и ее сестрой, Вильмой?
Симмонс покачала головой.
— Изнасиловал. Лишил девственности. Ей было тогда тринадцать. — Прошли десятки лет, но гнев еще не остыл в нем. — Когда я думаю об умерших, о всех тех, кого за последние шестьдесят лет убили мы и кого убили вы, мне стыдно — да, стыдно, — что такой мерзавец все еще жив.
— Ну, жизнь его не балует.
— Он дышит, и это уже слишком хорошо для него.