— Как прошла встреча?
Примаков с грустной улыбкой покачал головой.
— Сначала речь шла только о делах. Как говорила Эллен, «сексуальные увлечения, препятствующие нормальным процессам революции, есть всего лишь деструктивная буржуазная сентиментальность». Может быть, она была и права, не знаю. Знаю только, что любовь моя разгорелась с еще большей силой. Я познакомил Эллен с несколькими товарищами, которые вообще-то считали ее ни на что не годной. В ее радикальных взглядах они усматривали признаки психической неуравновешенности. Понимаете, немецкие борцы за свободу ощущали себя семьей, а Эллен отвергала как буржуазное само понятие семьи. Так или иначе, мы снова стали любовниками, а потом, ближе к шестьдесят девятому, она забеременела. Эллен принимала противозачаточные таблетки, но, по-моему, частенько о них забывала. Трудно помнить о таких мелочах, когда планируешь свержение западных институтов.
Примаков снова коснулся щеки. Симмонс ждала.
— Она хотела сделать аборт. Я был против. Поддался, наверное, буржуазному влиянию, мечтал о ребенке, который связал бы нас. Имея такого отца, как Перкинс, разве она могла смотреть на семью как на нечто позитивное? Тогда я предположил, что если у революционеров не будет детей, то и революция остановится. Наверное, довод показался ей убедительным. Имя сыну тоже она придумала. Потом я узнал, что так звали ее любимую собачку. Странно. Тогда же она и свое имя поменяла — на Эльзу. Отчасти по соображениям безопасности — я достал для нее новые документы, — отчасти по психологическим. Ребенок был ее билетом в новый, революционный мир, и она чувствовала, что должна возродиться как свободная женщина.
— Вы остались вместе?
Примаков снова покачал головой.
— Понимаете, я хотел ребенка, надеясь, что он свяжет нас с Эллен. Но она, родив сына, почувствовала себя свободной на все сто процентов. Я был всего лишь мелкобуржуазным самцом. А потом стал одним из многих.
— Вас это, должно быть, сильно уязвило.
— Да, агент Симмонс. Вы правы. В лучшем случае я оставался сиделкой, пока она со своими товарищами подрывала старый мир. Я приобрел сына, но потерял ее и в конце концов в приступе отчаяния потребовал — заметьте, потребовал, — чтобы мы поженились. О чем я думал? Поддался буржуазной морали, а она не хотела, чтобы сын проникся моими порочными идеями. Шел семьдесят второй год, и «Фракция Красной Армии» была на пике активности. Москва все настойчивее требовала взять этих ребят под свой контроль. Когда я ответил, что это не в моих силах, меня отозвали, — Примаков развел руками. — Я был в отчаянии. Даже пытался похитить Мило. — Он негромко рассмеялся. — Правда-правда. Дал задание двум своим парням, но новый агент из Москвы как-то разнюхал и уведомил об этом Центр. Мои ребята тут же получили приказ — незамедлительно, если понадобится, с применением силы, доставить меня в Москву. — Он глубоко вздохнул. Обвел взглядом уже наполнившийся посетителями зал. — Так что, моя дорогая, Западную Германию я покинул под конвоем.