— Пан генерал, полковник…
Сикорский перебил его. В сердечности, с которой он встретил Валицкого, последний не заметил никакой позы или принужденности, может, только фраза «Садись, старый боевой друг…» прозвучала несколько патетически… Ему хотелось, чтобы генерал, как раньше, обратился к нему по имени. Но кто знает, сколько у Сикорского было уже таких встреч? Может, он рассматривает их как необходимую уплату долга из далекого прошлого?
— Я знал, что встречу тебя здесь. Хотел отозвать тебя в Лондон.
— Не надо, генерал. Пока могу, хочу служить в действующей армии.
— Мы же обещали друг другу, — сказал Сикорский, — что еще поработаем вместе. Ты относишься к тем, кому не доверяли, потому что они понимали, что происходит. А такие люди мне нужны… — И спустя минуту, поскольку Валицкий молчал: — Много, пережил?
— Много.
— Не хочешь говорить об этом?
— А зачем?
— И поэтому не любишь их?
— Кого?
— Я имею в виду, разумеется, русских, — несколько повысил голос Сикорский.
— Ничего ты не понимаешь, генерал. — Валицкий говорил тихо, словно нехотя. — Просто я знаю о них больше, и о нас тоже.
И вдруг подумал, что не испытывает желания рассказывать Сикорскому ни о своих лагерных переживаниях, ни о себе, как будто каждое его слово могло прозвучать фальшиво, быть неправильно понято. О чем он, собственно, хотел поговорить с Верховным? Обо всех здешних делах Сикорский наверняка информирован, а его, Валицкого, мнение по вопросам большой политики… Захочет ли генерал выслушать его? Молчание явно затягивалось.
— Можно закурить, генерал? — спросил он наконец.
— Конечно.
Валицкий вынул из кармана пачку русских папирос и вдруг вспомнил.
— А впрочем, — сказал он, — у меня к тебе просьба, можно сказать, личного характера.
— Слушаю тебя.
— Речь идет не обо мне, а о молодом офицере, с которым мы вместе сидели в лагере, поэте, журналисте Рашеньском.
— Я где-то слышал эту фамилию, — заметил Сикорский.
— Нельзя ли его отсюда забрать, перевести в Лондон или в твое распоряжение?
— Почему?
— Люблю его, — сказал спустя минуту Валицкий. — У меня никогда не было сына… Здесь его съедят, а тебе он пригодится.
— Почему? — повторил Сикорский.
— Потому что он… — заколебался полковник, — ничего не понимает. Его репортажи из России не понравились здешним вождям, а его беседы с солдатами…
— Что, чересчур благожелательные для Советов? За это теперь не наказывают, — промолвил чуть ли не менторским тоном Сикорский.
Валицкий словно не слышал.
— Он не восторгается русскими, но очень серьезно трактует подписанное с ними соглашение и хотел бы честно писать и о них, и о нас. Ты же знаешь, сколько здесь ненависти и что говорят о России.