— Мне страшно.
Слышу себя как бы со стороны, слова точно доносятся откуда-то издалека. И подумать не могла, что выговорю их. Концентрируясь на своих ощущениях, понимаю: некая часть меня сейчас трепещет, дрожит, как желе, как медуза, та же самая часть, что говорила раньше жалким, чуть слышным голоском — «прекратите, пожалуйста, прекратите». Обычно это существо не способно выражать свои мысли словами, оно обретает дар речи, только если я крайне напряжена — или наоборот, если все вокруг совершенно спокойно, — только в таких ситуациях появляется у него способность говорить, похоже, совершенно случайная. Теперь голоса примолкли, подчинившись вибрации мотора, и дрожащее существо вышло на прямой контакт с внешним миром. А может, просто моя собственная дрожь попадает в такт дрожи работающего вхолостую мотора?
— Прости. Не надо мне было это говорить. Не знаю, понимаешь, мне кажется — раз мы с тобой едва знакомы, ты в любой момент можешь повести себя по-другому, можешь на меня напасть — для меня проблема доверять незнакомым людям, серьезная проблема. Не понимаю почему. Я имею в виду — меня в жизни никто не ударил, не обидел. Странно, да? Слушай, я правда не хотела этого говорить, прости.
Мужчина по-прежнему молчит — непонятно, слышал ли он или нет все, что я лепетала. А потом — все так же молча — он передвигается в дальнюю часть кабины между сиденьями и трейлером. В этой части он, судя по всему, спит: там лежат футон, подушка и еще какая-то ерунда. Он ложится на футон, головой к окошку с противоположной стороны, сохраняя между нами вполне естественную дистанцию.
— Я тебя слушаю, — говорит он с улыбкой.
Я испытываю облегчение — испытываю как некое биологическое ощущение, не объяснимое разумом, — и принимаюсь плакать, словно боль внутри растворилась в слезах и каплями сочится из моего существа.
— Я хочу прикоснуться к тебе. Просто хочу прикоснуться к тебе.
Плачу, гладя спинку сиденья. Минуту длится тишина. Слезы мои падают на ворсистую обивку и висят на ворсинках, как капельки росы. Я поднимаю глаза. Мужчина говорит:
— Хочешь, перебирайся сюда.
Киваю. Протискиваюсь через тесное пространство между сиденьями. Слезы все не останавливаются. Забираюсь на мужчину. Он приподнимается. Мы целуемся. Он задергивает занавески на окошках и занавеску, отделяющую заднюю часть кабины от сидений.
Я все время этого хотела. Хотела с той самой секунды, как впервые его увидела. Языки наши, обмениваясь слюной, изучают друг друга. Слезы стекают на мои губы, и я ощущаю их соленый вкус, мой собственный вкус. Он слизывает слезы с моей щеки. Накрывает губами мои глаза, всасывает их в безвоздушное пространство поцелуев, пьет мои слезы, не давая им пролиться. Глаза мои все время остаются открытыми, половина мира исчезает во тьме. У него — теплый рот, теплее моих глаз, теплее моих слез. Начинает он с правого глаза, потом все в точности повторяется уже с левым. Слезы все стекают и стекают — одна за другой. Языком он касается моего глаза, скользит по тонкой грани между глазным яблоком и веком, совершает полный круг. Трудно сказать, то ли мои глазные яблоки более чувствительны, чем я считала, то ли совсем наоборот, — я ощущаю едва заметную грубость сосочков его языка, но сморгнуть не хочется, глаза мои позволяют ему делать с ними, что он пожелает. Чувствую, как мягки и упруги мои глазные яблоки. Что-то мешает — одна из моих контактных линз скользит по поверхности глаза. Зрение затуманено. Но я не хочу, чтобы он останавливался. Он гладит меня по волосам. Как маленькую. Как ребенка. Я целую его высокую шею и не без труда расстегиваю его комбинезон. Там — две молнии. Прежде чем расстегнуть пуговицы, надо потянуть их вниз. Стягиваю с него первый слой одежды, потом — второй. Целую его обнаженную грудь. Он освобождает меня от одежды ниже пояса, и теперь я — уже под ним.