Она сразу же попала на тихую монашескую службу. Народу было совсем немного, в храме стоял запах стружки и мокрого песка – во всем сквозил тот же, что и в Тихвинском, восторг и свежесть начала, у всех вокруг было то же неземное выраженье на лицах. Здесь она прожила подольше, несколько дней, к Крещению съехались паломники, в основном из Москвы. За полночь длилась исповедь, и удивительный ей достался священник, еще Джордж поминал о нем («угодник Божий!»), и она пошла, конечно, к нему – он был совсем не старый, с длинными вьющимися волосами, разбросанными по плечам, с невидимым, низко опущенным лицом. Аня подошла, и сейчас же попала в плотное сияющее облако, не стало ни храма, ни службы – только Царствие Небесное. Вот оно, оказывается, какое: Небесное. Она что-то выдавила из себя и умолкла, не умея прорваться сквозь эту густую благодать к словам. Священник помог, сказал все за нее, сам назвал главные ее грехи, дал краткие советы, отпустил. В голове у нее гудело – что это было, как? Ангел ли стоял рядом? Откуда он все узнал, этот батюшка? Никогда еще не было ей так хорошо.
Службы длились по пять часов, но откуда-то брались и силы – оттого ли, что здесь некуда было спешить? Чудно, небесно пела братия, после вечерней службы был еще ужин, тут только вспоминалось: ах, да, ведь полдня уже не ели! Ночью они спали на раскладушках в одной просторной комнате, на том же этаже рядом располагалась иконописная мастерская, как-то утром Аня увидела: опустив глаза, громко топая, туда быстро прошли послушники в накинутых на плечи тулупах. Все было еще так неустроенно и прекрасно. Аня знакомилась со всеми подряд, какие-то девочки из Смоленска, еще младше нее, первокурсницы, какие-то местные бабульки с рассказами о небывало урожайном в этом году малинном лете, ревностная молчаливая женщина, беззвучно клавшая на ночь поклоны в коридоре и вскакивавшая на службы раньше всех, улыбчивый историк из Питера, два калужских художника в бородах, со временем оба, кажется собирались тут остаться – все казались ей ангелами, всех она любила, за каждого положила бы душу…
Вместе они работали на послушаниях; не чувствуя холода, сгребали строительный мусор, на носилках выносили из полуразвалившегося домика колотую плитку, мыли посуду, терли в храме полы, хором молились перед едой и после. Все говорили друг другу «Спаси Господи» и часто кланялись.
Пять дней пролетели как миг, пора было возвращаться сдавать экзамен. Но как же так быстро? И вот уже последняя служба, и опять поют, как поют они!
Почему все, кто живет на свете, еще не здесь, почему весь мир не пришел сюда это слушать, на это смотреть? Она плакала навзрыд, она уже никого не любила, только завидовала всем – монахам, паломникам, соснам, молчаливому зимнему лесу: они останутся здесь еще, на день, на неделю, навсегда, а ей, ей опять туда, где не хочется, где так глупо, так пошло и мелко дальше быть. И в долгой дороге домой, глядя на суету едущих в душном поезде людей – яички, холодная курица (Рождественский пост!), хнычущие, непослушные дети – ненасытно вспоминая и вспоминая Оптину, Аня поняла: чего ж еще? Что еще ей нужно?