В конце концов эту загадку он разгадал. Когда гуляли в парке.
Находясь с Анной, Роберт словно возвращался в детство. Они то катались на коньках, то кидались снежками, то просто валяли дурака. Так вот, вез он ее на санках, бежал рысцой, изображая ретивого коня. Ржал, выгибал шею, она звонко смеялась. Потом обернулся, увидел ее разрумянившиеся щеки, блестящие глаза — на вид ей можно было дать лет двенадцать — и вдруг пронзило: она моя сестренка! Да, не возлюбленная, а сестра! Кто ж поволочет в кровать родную сестру?
Очень это было странно.
Больше всего Роберт ненавидел выходные. Суббота еще куда ни шло. В этот день Инна навещала своих родителей, а он ездил к матери. Только теперь Дарновский бессовестно сачковал. Заскочит на полчаса, много на час — и к Анне.
Зато по воскресеньям она сидела в квартире совсем одна. Ненавистный, нескончаемый день. Но Анна ни разу не пожаловалась. Когда он спрашивал, где она была и что делала, всегда отвечала одно и то же: гуляла. Если Роберт начинал приставать, выспрашивать подробности, отводила глаза, и он сразу переставал ее слышать.
Кажется, ей никогда не бывало скучно. Книг она не читала совсем (может, и в самом деле не умела?), телевизор смотрела странно — не новости, не фильмы и ток-шоу, как все нормальные люди, а мультфильмы или занудную муру по образовательному каналу: про каких-нибудь муравьев или миграцию птиц. Любила листать альбомы с репродукциями, по часу рассматривая какую-нибудь «Сдачу Бреды» или «Гибель Помпеи».
В магазин она не ходила, Роберт пополнял холодильник сам. Врала бабуля-покойница, что аппетит у ее внучки дай Боже. Ела Анна, как канарейка. Только чаю много пила. В первый же вечер, уходя, Роберт положил на телевизор пачку денег — чтоб тратила. Потом, сколько ни проверял, не убавилось ни одной бумажки.
А денег в тот странный год, когда страна катилась в тартарары, у Роберта было много. Причем не «деревянных» (рублей тогда у всех москвичей вдруг стало полным-полно, только на них ничего нельзя было купить), а настоящих, гринбэков.
Это тесть выручал.
Сначала помог удачно поменять машину. Почти новый «гольф», прямо из Германии, достался Роберту, считай, даром — почти по той же цене, по какой ушла вишневая «девятка».
Потом Всеволод Игнатьевич и вовсе облагодетельствовал, добыл для зятя шикарную долгоиграющую халтуру: переводить с английского, немецкого и французского всякую экологическую лабуду. Оплачивала перевод международная организация, причем по европейским расценкам, 20 долларов за лист. За час стрекотни на машинке Дарновский запросто выколачивал свою трехмесячную зарплату. Осенью правительство впервые девальвировало рубль и потом проделало это еще несколько раз, так что солидные институтские пятьсот рублей превратились в жалкие пятнадцать баксов.