– А в чем? – не понял Пашка.
– В чем? – Дядя вырулил на трассу и повернул к Москве. – Вот было у тебя такое, что не дается тебе какая-то железка, а потом раз – и все получилось? Или вот в этом твоем, как его… додзё, ноги как надо встали, руки поднялись, не упал, все складно, наставник хвалит. Бывает?
– Бывает, – ответил, подумав, Пашка. – С железками, правда, проще, я их сразу чувствую, но бывает. А наставник не хвалит. Он просто кивает. И это самое классное!
– Вот! – поднял палец дядя. – Вот когда «самое классное», в этом и измеряется толк.
– Так квартиру на это не купишь! – воскликнул Пашка.
– Купишь, – погрозил пальцем Пашке дядя. – За «самое классное» иногда хорошие деньги, парень, платят.
Они въехали в Москву до полудня. Дядя щурился по сторонам, бурчал что-то о рекламных вывесках, которые заполонили город, обещал Пашке, что все будет хорошо. Напротив старого кинотеатра дядя повернул направо, пересек лесопарк, выехал на забитую машинами улицу, развернулся и зарулил к какой-то церкви и старым домам, вокруг которых кольцом смыкался старинный пруд.
– Вот, – твердо сказал дядя, заглушив машину. – Сейчас мы и определим, что для тебя самое классное.
– Куда мы идем? – не понял Пашка, следуя за дядей меж старых лип и стоявших тут и там почти столь же старых машин.
– Тут, в одно место, – хитро прищурился дядя. – Твой тренер подсказал, кстати. У него тут знакомые кооператоры медицинские услуги всяким бедолагам оказывают, так вот он попросил, чтобы тебя посмотрели.
– Я разве бедолага? – возмутился Пашка.
– Не шуми! – сдвинул брови дядя. – Я, конечно, не дока в этих вопросах, но зерно в их исследованиях есть. Понимаешь, они так-то здоровьем занимаются, но попутно еще и какой-то там эзотерикой – короче, выясняют предназначение человека. На самом деле только в общих чертах, но и это важно. Заодно и здоровье твое проверят.
– Как можно узнать предназначение человека? – проворчал Пашка. – Рентгеном? Флюорографией? Или его как давление измеряют?
– Ну почему как давление? – улыбнулся дядя. – Помнишь, ты говорил, что у тебя иногда в ушах звенит и пальцы словно каменными становятся? А вдруг это какая-то нестыковка в твоем организме? А вдруг, если это поправить, ты чайники бросишь?
– Ага, – нахмурился Пашка. – И займусь самолетами. То-то мне наши бабки самолетов натащат! Я тут книжку читал про сумасшедший дом… надеюсь, мне лоботомия не грозит?
– Если только легкий подзатыльник, – подтолкнул его дядя в низкую дверь. – Хотя в твоем предложении что-то есть!
Пашка и в самом деле оказался в какой-то клинике. Стены, потолок и пол в ней были белыми, и даже стулья в проходах белели, словно вставные челюсти. Народ в клинике не топтался, на входе сидел седой вахтер в синем халате, и этот халат оказался единственным цветным пятном в едва ли не самом таинственном Пашкином воспоминании. Белые халаты достались и дяде Федору, и Пашке. Правда, Пашке в первой же комнате пришлось, что его изрядно смутило, раздеться догола, но халат у него не отобрали, зато выдали еще белые махровые тапочки и натянули на голову белую шапочку. После этого начались мытарства. Сначала его самым тщательным образом осмотрели, обстучали, ощупали и осветили. Врачи, а их было трое – здоровенный дядя с железными пальцами и две женщины, обе стройные, одна, правда, совсем миниатюрная, – обращались с ним как с каким-то старым, покрытым накипью чайником. Когда его поставили на колени и полезли с какими-то приборами в самые Пашкины интимные места, он хотел было возмутиться, но дядя сопел где-то за дверью, а врач держал его так крепко, что даже и мысли не пришло в голову вырваться и убежать.