- В вашу дружбу, в вашу искренность я верю, но боюсь вашего воображенья, ваших нерв и не очень верю в ваш практический смысл. Вы мне ближе всех здесь, но, признаюсь вам, мне кажется, что вы наделаете бед и погубите себя.
- Так, по-вашему, у генерала Гауга практический гений?
- Я этого не говорил, но думаю, что Гауг - больше практический человек, так, как думаю, что Орсини практичнее Гауга.
Энгельсон больше ничего не слушал, он плясал на одной ноге, пел и, наконец, успокоившись немного, сказал мне:
- Попались, попались, как кур во щи! Он положил мне руку на плечо и прибавил вполслуха:
- С Орсини-то я и обдумал весь план, с самым практическим человеком в мире. Ну, благословляйте, отче!
- А даете ли вы мне слово, что вы ничего не предпримете, не сказавши мне?
- Даю.
- Рассказывайте ваш план.
- - Этого я не могу, по крайней мере теперь не могу... Сделалось молчание. Что он хотел, понять было нетрудно...
- Прощайте, - сказал я, - дайте мне подумать, - и невольно прибавил: Зачем же вы мне об этом говорили?
Энгельсон понял меня.
- Проклятая слабость! Впрочем, никто никогда не узнает, что я вам говорил. (517)
- Да я-то знаю, - сказал я ему в ответ, и мы разошлись.
Страх за Энгельсона и ужас перед какой-нибудь катастрофой, которая должна была гибельно потрясти больной организм, заставили меня остановить исполнение его проекта. Качая головой и с жалостью смотрел на это Орсини... Итак, вместо казни я спас Гервега, но уж, конечно, не для него и не для себя! Тут не было ни сентиментальности, ни великодушия...
Да и какое великодушие или сострадание было возможно с этим героем в обратную сторону. Эмма, чего-то перепугавшаяся, рассорилась с Фогтом за то, что он дерзко отзывался об ее Георге, и упросила Шарля Эдмонда написать к нему письмо, в котором бы он ему посоветовал спокойно сидеть в Цюрихе и оставить всякого рода провокации, а то худо будет. Не знаю, что писал Шарль Эдмонд, - задача была нелегкая, но ответ Гервега был замечателен. Сначала он говорил, что "не Фогтам и не Шарлям Эдмондам его судить", потом - что связь между им и мной порвал я, а потому да падет все на мою голову. Перебравши все и защищаясь даже в своей двуличной роли, он заключал так: "Я даже не знаю, есть ли тут измена? Толкуют еще эти шалопаи о деньгах, - чтоб окончить навсегда с этим дрянным обвинением, я скажу откровенно, что Герцен не слишком дорого купил своими несколькими тысячами франков те минуты рассеяния и наслаждения, которые мы провели имеете в тяжкое время!" - Cest grand, cest sublime, - говорил Ch. Edmond, - mais cest niedertrachtig"52.