— Кто вам разрешил вставать, больной?
Оглядываюсь. Поручик Рапота сидит на койке и делает вид, что не при делах. Вопрос адресован мне.
— Кто разрешил? — не отстает создание.
Хм… В самом деле, кто?
— Почему молчите?
— Думаю. Не помню, что по прибытию в госпиталь мне говорили о необходимости спрашивать разрешения.
— Как вы можете помнить?! — возмущается создание. — Вас же без сознания привезли!
Внимательно осматриваю стены. Создание едва не подпрыгивает от негодования. Указываю на стены рукой.
— Здесь не написано, что я должен спрашивать.
Рапота за моей спиной фыркает. Создание багровеет.
— Вы! Вы…
Она исчезает, топоча каблучками.
— Улетела за подмогой, — комментирует поручик. — Сейчас прикатит тяжелая артиллерия. Берегитесь!
Хмыкаю и сажусь на койку. Уже дрожу…
— Оленька — хорошая барышня, — говорит Сергей со вздохом, — только разбалованная. Столько внимания! В госпитале полно мужчин, да еще рядом штаб корпуса… — по лицу поручика легко понять, что среди тех, кто уделял Оленьке внимание, был и он. Не покатило…
За дверью слышны тяжелые шаги — артиллерия на марше. Вот она вкатывает в палату — большая, грузная. Солидный живот едва прикрыт форменным кителем, двойной подбородок, большущий крючковатый нос. Видали мы такие шнобеля! Но этот парень не с Кавказа, его предки из более южных мест… На плечах гостя узкие погоны с одним просветом, звездочек нет. Майор? В начале двадцатого века майоров не было, их заменял чин полного капитана и погон у них был чистый. Тоже не слабо.
Следом за офицером идет Оленька. Лицо ее излучает торжество: «Сейчас тебе покажут, грубиян!» Оленька тащит стул от стены, капитан грузно усаживается.
— Нуте-с…
Молчу.
— Пришли в себя? Давно?
— Полчаса назад! — подсказывает Рапота.
— Как самочувствие?
Молчу. Капитан понимает это по-своему.
— Извините, не представился. Коллежский асессор Розенфельд Матвей Григорьевич, начальник госпиталя. Это, — кивок за спину, где топчется юное создание, — сестра милосердия Ольга Матвеевна Розенфельд, по чистой случайности моя дочь… — Розенфельд смеется, видно, что шутка ему очень нравится. Лицо Оленьки наоборот кислое. — Вы? — Розенфельд смотрит на меня.
— Не помню.
— Что конкретно? Имя, звание, полк?
— Совсем ничего.
— Снимайте рубаху!
Подчиняюсь. Розенфельд вкладывает в уши блестящие наконечники стетоскопа и прижимает холодный кружок к моей груди. Слушает долго, ворочая меня и заставляя то дышать, то не дышать. Затем извлекает из кармана блестящий молоточек и выстукивает суставы. После водит молоточком перед глазами, заставляет показать язык.