Да, я не стыжусь признаться. Когда женщина благородного происхождения взывает к вам с мольбами, это приятно щекочет самолюбие, каким бы демократом вы себя ни считали. В то же время я до последнего момента, то есть до момента, когда слышу собственный голос, не знаю, что сейчас скажу.
— Я верю вам, мадам.
Каким бы утешением ни прозвучали для нее мои слова, это впечатление немедленно рассеивается зловещей небрежностью в тоне Видока:
— Не знаю, поддержит ли доктора герцогиня, — произносит он. — Хотя, если пожелаете, я сбегаю и спрошу.
Взгляд баронессы блуждает.
— Герцогиня здесь? — спрашивает она.
— Она провела ночь в этом доме. Ухаживая за братом.
В глазах баронессы расцветает последний цветок осознания.
— За братом, — эхом повторяет она.
Тут заканчиваются ее попытки совладать с собой. Уронив голову на руки, она рыдает в три ручья.
— О, мне конец, — стонет она, уткнувшись в свой штопаный-перештопаный платок. — Что я наделала!
Принимая во внимание состояние баронессы, она, наверное, решила, что фигура, появившаяся в эти секунды на ступенях, спустилась с небес и будет вершить праведный суд. И действительно, для столь раннего часа герцогиня странным образом лучится. Она спала меньше нас всех, однако от нее исходит внутреннее сияние, лицезреть которое вряд ли хоть раз удостоился ее муж.
Со сдержанной грацией она преодолевает оставшиеся ступеньки и негромко спрашивает:
— Баронесса де Прево, если не ошибаюсь?
Баронесса, при том, что более старший возраст обязывает к чинности, пребывает в столь расстроенных чувствах, одежда ее в таком беспорядке, что она едва находит в себе силы заговорить. Наконец, отбросив приличия, она вскакивает и выкрикивает:
— Я знала вас, мадам! Еще ребенком. Я была близкой подругой…
— Принцессы де Ламбайе, я знаю. Я вас прекрасно помню. И у меня самые лучшие воспоминания.
В глазах пожилой дамы вспыхивает искра надежды, но тут же гаснет.
— Боюсь, теперь все изменится, — произносит она.
Герцогиня долго, пристально смотрит на нее. Потом, заключив руки баронессы в свои ладони, подталкивает ту к канапе.
— Не судите себя слишком строго, — говорит она. — Маркиз де Монфор одурачил многих из нас. Я и сама состою в печальном клубе обманутых им женщин, так что мне прощение требуется не меньше, чем вам. — Нагнувшись, она добавляет негромко, но внятно: — Вам не надо опасаться преследований с моей стороны. И со стороны Франции.
Мягко высвободив руки, баронесса утирает слезы.
— Мадам… — она судорожно вздыхает, — я не нахожу слов. Вы дали мне самый чудесный прощальный дар, который только можно вообразить.