— Да благословит тебя Бог, путник, — приветствовала Керис.
Мужчина показался ей знакомым. Он не ответил на приветствие, лишь пристально посмотрел золотисто-карими глазами. Узнав его, Керис уронила кружку.
— О Господи. Это ты.
Строитель не сомневался: эти несколько мгновений, пока она не узнала его, запомнятся на всю жизнь, что бы с ним ни случилось. Мостник жадно всматривался в лицо, которое не видел девять лет. Закружилась голова, мастер словно в жаркий день нырнул в холодную воду — так дорого ему это лицо. Бывшая невеста почти не изменилась, даже не казалась старше: опасения не подтвердились. Ей теперь тридцать, но она гак же стройна и порывиста, как в двадцать. Быстро, решительно зашла в госпиталь с деревянной кружкой какого-то лекарства, посмотрела на него, помедлила и выронила кружку. Фитцджеральд блаженно улыбнулся.
— Ты здесь. А я думала, во Флоренции.
— Я очень рад, что вернулся.
Керис посмотрела на лужу на полу. Сопровождавшая ее монахиня спохватилась:
— Не волнуйся, я приберу. Иди поговори.
Мерфин заметил, что вторая сестра симпатичная, хотя почему-то грустная до слез, но был слишком взволнован, чтобы придать этому значение.
— Когда ты приехал?
— Час назад. Хорошо выглядишь.
— А ты… такой мужчина.
Строитель рассмеялся.
— Почему вернулся?
— Длинная история. Но я хотел бы ее тебе рассказать.
— Пойдем на улицу.
Едва коснувшись его руки, она кивнула на выход. Вообще-то монахиням не разрешалось дотрагиваться до мирян и вести приватные беседы с мужчинами, но для нее правила всегда были условны. Мастер обрадовался, что за девять лет она не стала командиршей. Показав на скамейку возле огорода, Мерфин вспомнил:
— Здесь я сидел с Марком и Медж девять лет назад, в тот день, когда ты поступила в монастырь. Медж говорила, что ты не хочешь меня видеть.
Керис кивнула.
— Это был самый несчастный день в моей жизни, но я знала, что, если увижусь с тобой, все будет еще хуже.
— В моей тоже; только я хотел тебя видеть — не важно, к лучшему или к худшему.
Керис посмотрела на него, как всегда, честными зелеными глазами с золотистыми пятнышками.
— Звучит как упрек.
— Может, это и есть упрек. Я был очень зол на тебя. Вне зависимости от твоего решения мне казалось, ты должна была кое-что объяснить.
Не предполагал заводить этот разговор, но теперь ничего не мог с собой поделать. Керис не извинялась.
— Но все очень просто. Мне было невмоготу. Если бы меня заставили с тобой говорить, по-моему, я покончила бы с собой.
Фитцджеральд растерялся. Все эти девять лет он считал, что в тот день она думала только о себе. Теперь же стало ясно, что, предъявляя ей подобные обвинения, о себе думал он. Да, Керис всегда умела переубеждать. Тяжело, но она права. Развернувшись, оба пошли по лужайке. Небо затянули облака, солнце скрылось.