— Аннет.
— Если бы грудь не стоила сломанного носа, ты бы просто опозорился.
Алан расхохотался, но Тенчу было не смешно.
— Из-за Вулфрика меня чуть не повесили — он настроил лорда Уильяма, когда Аннет вообразила, будто я ее изнасиловал.
— Но тебя не повесили. А ты распорол Вулфрику щеку, когда бежал из суда. Ужасная рана — все зубы было видно. У него так и остался шрам.
— Ну и хорошо.
— Ты мстишь одиннадцать лет. Его жена отощала, а дети больны. Может, хватит, Ральф?
— Нет.
— Что значит «нет»?
— Не хватит.
— Но почему? — в отчаянии воскликнул Мерфин. — Не понимаю тебя.
— Я и дальше буду наказывать Вулфрика, ничего ему не дам и буду унижать его. Его и его женщин.
Мастера потрясла подобная откровенность.
— Боже мой, для чего все это?
— Трудно ответить в двух словах. Я научился тому, что прямота до добра не доводит. Но ты мой большой брат, и мне всегда хотелось чувствовать твое одобрение.
Каким был, таким и остался, понял архитектор, только теперь лучше, чем в молодости, понимает себя.
— Хотя причина проста, — продолжил хозяин. — Вулфрик меня не боится. Не боялся тогда на шерстяной ярмарке и не боится до сих пор, после всего, что я ему сделал. Поэтому будет мучиться и дальше.
Фитцджеральд-старший пришел в ужас:
— Но это же пожизненный приговор.
— В тот день, когда я увижу в его глазах страх, он получит все, чего пожелает.
— Тебе это так важно? — с сомнением спросил Мерфин. — Чтобы тебя боялись?
— Важнее всего на свете, — ответил Тенч.
С возвращением Мерфина в городе произошли серьезные изменения. Керис наблюдала за ними с удивлением и восхищением. Началось с его победы над Элфриком в приходской гильдии. Люди увидели, что из-за невежества Строителя могли потерять мост, и это пробудило их от спячки. Но все понимали, что Элфрик — просто орудие Годвина, и подлинным объектом недовольства стало аббатство.
Больше никто не хотел ему подчиняться. Керис воспрянула духом. У Марка Ткача были неплохие шансы победить на выборах и стать олдерменом. Если это произойдет, аббат Годвин не сможет хозяйничать по-прежнему и, может быть, город оживет: рынки по субботам, новые сукновальни, независимые суды, пользующиеся доверием торгового сословия.
Но больше Керис думала о себе. Возвращение Мерфина, как землетрясение, потрясло ее жизнь до основания. Сначала ужаснула мысль о том, что придется бросить все, чем занималась последние девять лет: положение в монастыре, мать Сесилию, Мэр, больную Старушку Юлию, свой госпиталь, теперь такой чистый, организованный и гостеприимный, — но по мере того как дни становились короче и холоднее, а бывший возлюбленный, починив мост, приступил к новым домам на острове Прокаженных — он задумал целую улицу, — решимость ослабла. Ограничения, которые она уже было перестала замечать, вновь начали раздражать. Привязанность Мэр приводила в бешенство. Молодая монахиня рисовала себе жизнь с Мерфином.