Единственное, чего у нее было вдоволь, так это денег. Множество людей, не имея больше родных, завещали имущество сестрам, послушницы приносили с собой земли, стада овец, фруктовые сады, золото. Никогда еще женский монастырь не мог похвастаться таким богатством.
Но оно служило небольшим утешением. Впервые в жизни Керис чувствовала усталость, и не просто от тяжелой работы. Из нее словно вытекли все силы, не хватало воли, ее обезоружила беда. Чума свирепствовала, умирало по две сотни человек в неделю, и аббатиса не знала, как это перенести. Тело болело, голова болела, иногда перед глазами все плыло. «Чем это кончится? — мрачно думала она. — Неужели все умрут?»
Двое мужчин, шатаясь, вошли в госпиталь. У обоих шла кровь. Настоятельница поспешила к ним и еще издалека почувствовала сладковато-гнилостный запах перегара. Оба напились до поросячьего визга, хотя стояла первая половина дня. Она заскулила с отчаяния: такое теперь в порядке вещей. Керис не очень хорошо знала Барни и Лу, двух сильных помощников Эдварда Мясника. У Барни безвольно повисла одна рука — возможно, сломана. У Лу обезображено лицо: нос разбит, а один глаз превратился в жутковатого вида кашицу. Оба были слишком пьяны, чтобы испытывать боль.
— Подрались, — неразборчиво пробормотал Барни. — Я не хотел. Это мой лучший друг. Я его очень люблю.
Настоятельница вместе с сестрой Нелли уложили пьяниц на соседние матрацы. Нелли определила, что у Барни рука не сломана, а вывихнута, и отправила послушницу за Мэтью Цирюльником. Целительница занялась Лу. Спасти ему глаз она не могла: лопнул, как сваренное всмятку яйцо.
Подобные случаи приводили ее в бешенство. Двух мужчин постигла не болезнь и не несчастный случай, нет, они изувечили друг друга, напившись до бесчувствия. После первой волны эпидемии ей с огромным трудом удалось восстановить в городе закон и порядок, но вторая сотворила с человеческими душами что-то страшное. Ответом на ее призыв оставаться людьми стало равнодушие. Аббатиса не знала, что делать, и обессилела.
Глядя на двух изуродованных людей, лежавших рядышком на полу, она услышала с улицы странный шум и вдруг мысленно перенеслась на три года назад — ей почудилось сражение при Креси и жуткий грохот новых орудий короля Эдуарда, метавших ядра во вражеский стан. Через несколько секунд шум возобновился, и монахиня поняла, что это барабан — вернее, несколько самых настоящих барабанов, отбивающих беспорядочный такт. Затем послышались такие же бестолковые трубы, колокольчики, хриплые крики, плач, восклицания, свидетельствующие либо о каком-то триумфе, либо о сильной боли, либо о том и другом одновременно. Это было и впрямь похоже на сражение, только без свиста смертоносных стрел и ржания изувеченных коней. Хмурясь, Керис вышла на улицу.