ИНДИЯ КАК ПОДСОЗНАНИЕ РОССИИ
Чтобы понять Россию, надо ехать в Индию. Русский культуролог, живущий в Германии, считает Россию подсознанием Запада. Но у подсознания Запада есть свое подсознание - Индия. Географически Индия напоминает вымя, висящее под телом России. Туда стекает российская подсознательность. Россия замышляет себя как непознанную целостность - Индия осуществляет себя как загадку. Индия смелее России в своей нищете, неудачливости, бюрократии, тупости, катастрофах, безумии климата. Она смелее России в своей уникальности. Культура Индии не конвертируется. Все драгоценности Индии имеют символику, умирающую на границе. Впрочем, темный гиннес тоже лучше всего пьется в Дублине. Россия доходит во всем до предела. Индия переваливает за. Теологически Россия - девочка по сравнению с Индией. Русский язык прокололся на слове "Ганг". Вышел бессрочный лингвистический ляпсус. Река, названная именем богини Ганги, в русском сознании выступает с мужской бородой, наподобие отца-Рейна. Это все равно, что назвать Волгу Волгом. Трудно идти против языкового течения. Ганг - сильное русское слово. Ганга звучит гораздо слабее. Волга-матушка - для русских великая река, но она никогда не получила статуса святой. Не хватило мужества ее таковой назвать. Ганга-матушка заявила о своей святости. Русский был бы рад считать воду Волги чистой водой, но боится расстроить себе желудок. Индус верит в чистоту воды в Ганге настолько, что он ее пьет, и его вера побеждает грязь реки. Русский презирает смерть, индус ее побеждает.
КАЛЬКУТТА
Прогресс начинается с лицемерия. В Калькутте нет коров. Коровы лицемерно запрещены ради их же собственной безопасности. Зато есть проститутки в очень ярких сари. Они стоят так дешево, что за сто долларов можно накупить целую улицу греха и утонуть с головой в разврате. Прогресс начинается с отрицания чистоты Ганга и страха смерти. Продвинутая журналистка калькуттской газеты "Телеграф" призналась мне с радостью, что боится смерти. Исторически она еще была в сари, но уже без традиционных украшений. Под сари у нее были французские трусы и черный австрийский лифчик "Триумф". Под лифчиком - большие мягкие груди кормившей матери. - А вы, случайно, не здешние сливки вечной женственности? - потупился я. - Хотите, я вам приведу проститутку, организовавшую первый независимый профсоюз блядей Калькутты? - Их мамка - богиня Кали? - Наши бляди - коммунистки! -Ты зачем ее раздеваешь взглядом? - недовольно шепнула мне фрау Абер, грызя свой вегетарианский сэндвич. Я перевел взгляд на фрау Абер. Груди самой фрау Абер похожи на сосцы волчицы. В Калькутте она на моих глазах опустилась. Она отползла в разряд эссеистики с умным порядком слов, разменялась на телеграфные сентенции, на ловлю новизны. Зеленый лингам гимала некого гуру в Калькутте уже не работал, связь кончилась. Мне стало жаль немецкую литературу. Хотя русские панически не любят уподобляться Индии, индийская интеллигенция считает, что Индия начинается в московских двориках и совершенно по-русски боится в процессе вестернизации утратить "человеческие отношения". Сыновья журналистки из "Телеграфа", насмотревшись сателлитарного телевидения, скандируют американские рекламные частушки, стыдятся говорить на родном бенгальском языке. Журналистка сказала, что ее подруги имеют любовников и делают аборты. Тревожный симптом! Если Индию охватит страх смерти и супружеская неверность, Индия станет неуправляемой. Калькутта - тропический гибрид. Это чумовое видение Англии, если бы та проиграла войну с Германией, обанкротилась и облезла, как бездомная кошка. Меж тем жизнь в Калькутте бьет ключом. Воздух состоит из выхлопных газов, гудков черно-желтых такси, университетских лекций и жалобных бормотании попрошаек, организованных городской мафией. Не слышно только сирен "скорой помощи". Этот звук отсутствует в индийской жизни. У Калькутты гротескное ролевое сознание: она играет роль современного делового города. Однако в калькуттских храмах козлам по-прежнему рубят головы, дети женятся по приказу родителей, за невесту платят приданое в размере 10000 долларов, и красный цветок гибискуса - отнюдь не бесстыжий фантазм, а полная открытость праведника перед Богом.