— Зашьете меня?..
— Ну не могу же я тебя так оставить, — произнес Хоули, улыбаясь во весь рот. — Кровь не свернется, пока я не закрою рану. Пара швов — и будешь как огурчик.
Милберн чуть не упал в обморок и начал прокручивать в голове все те ужасные поступки, которые совершал в своей жизни, спрашивая себя: неужели это и есть воздаяние Господне? В детстве он безжалостно издевался над своим младшим братом и за яблоко раздевался перед каждой девчонкой в классе. Недавно он стал причиной раздора между своей овдовевшей матерью и джентльменом, в которого та влюбилась. — вполне приличным джентльменом, ставившим, однако, под угрозу домашнюю жизнь мальчика и его эгоистичные требования. Две недели назад он украл двенадцать пенсов из кассы во фруктовом ларьке своего дядюшки, где подрабатывал после школы, и, удрав с ними, решил время от времени брать примерно такие же суммы, пока не накопит денег на новый велосипед. Наверное, теперь он расплачивался за все эти прегрешения, думал Милберн, откинувшись в кресле, и внезапно представил себе, что лежит в гробу. Между тем Хоули умело наложил восемь швов и закрыл рану во рту мальчика. К этому времени обезболивающее практически перестало действовать, и Милберн вопил в течение всей процедуры, — от подобных воплей стынет в жилах кровь, так кричат сумасшедшие и истерички. Но Хоули почти не замечал их: он настолько был поглощен своей работой, так гордился своими способностями, так сильно любил медицину, что музыка боли казалась ему благозвучной мелодией, под которую даже приятней работать. Под конец он снова засунул мальчику в рот кусок марли и велел придавить ее зубами минут на десять. Когда Милберн вынул марлю, она была насквозь пропитана кровью, и мальчику опять стало дурно, но как только он ополоснул рот, кровь действительно свернулась, и процедура наконец осталась позади.
— Придешь ко мне через неделю, — сказал Хоули, — сниму швы. — Милберн в ужасе уставился на него. — Не переживай, — со смехом продолжал он. — Это займет полминутки, и ты ничего не почувствуешь.
Протянув два шиллинга — столько стоила операция, — мальчик, пошатываясь, вышел из кабинета в комнату ожидания.
Другая потенциальная пациентка Хоули, пятидесятилетняя женщина, пришедшая в ужас от воплей молодого человека, которого, как ей показалось, убивали в этой кошмарной камере, выбежала на ночную улицу, решив, что лучше уж смириться с болью, нежели стать жертвой садиста.
Хоули это не волновало. За тот час, пока возился с больным зубом Питера Милберна, используя иглы, щипцы, клещи и нитки, он пришел в огромное возбуждение и теперь хотел поскорее закрыть кабинет и отправиться домой. Так он и поступил, вымыв использованные инструменты и вновь поместив их в дезинфицирующий раствор до завтрашнего вечера.