Адъютант его превосходительства (Болгарин, Северский) - страница 101

— Нет, Иван Платонович, меня интересуют всего лишь две монеты. Две монеты Петра Первого: «солнечник» и двухрублевик.

Иван Платонович медленно повернулся; в глазах его метнулось и тут же спряталось удивление.

— Вы — Старик? — Пристально вгляделся: — Павел… Нет, не может быть!

— Я тоже не ожидал… Товарищ Фролов сказал: археолог. Да мало ли археологов… Хоть бы словом намекнул…

— Так ведь Фролов и не знает, что мы с тобой знакомы, — сказала Наташа. — Ведь при нем мы не были связаны. Откуда же ему знать?

— Ах, ребятки мои, значит, севастопольская гвардия по-прежнему на первой линии. Так оно и должно быть. Севастопольская закалка. Сообрази-ка, Наташа, чайку…

— Нет, — сразу становясь серьёзным, сказал Павел. — К сожалению, друзья, у меня крайне мало времени. И поэтому о деле. С подпольем есть связь?

— Есть, — ответила Наташа, не сразу потушив в лице оживление, но тоже как-то неуловимо изменившись.

— С Киевом как связаны?

— Эстафетой. Пока все идёт гладко.

— Хорошо. — Кольцов извлёк из кармана мундира несколько измятых листков: — Здесь копии оперативных секретных сводок и важных донесений. Нужно срочно, подчёркиваю, срочно все это переправить в Киев!..

С гибелью батьки Ангела его «свободная анархо-пролетарская армия мира» прекратила своё существование, отошла, так сказать, в небытие. Растворилась. Иначе говоря, бандиты справедливо решили, что здесь им ждать уже нечего, и, как вытряхнутые из пустого мешка мыши, кинулись врассыпную — кто куда.

Лишь один Мирон не торопился уходить, рассчитывая хоть чем-нибудь поживиться. «Армейскую денежную казну», правда, прихватили с собой, а точнее, украли Мишка Красавчик и Колька Филин. Когда другие во весь галоп гнались за удирающими пленными, они погрузили на телегу сундук, набитый бумажными «николаевками» и керенками, и с такой же скоростью понеслись в противоположную сторону. Остальные тоже вскоре торопливо покинули свою порядком пограбленную «столицу», не воздав даже скромных сыновних почестей праху бесславно погибшего батьки.

От разбежавшейся «армии» Мирону досталось немногое. В основном оружие, которое его дружки, перегруженные награбленным барахлом, побросали в хуторе. Оно им теперь было без надобности. Да и безопаснее без оружия: можно выдать себя за горожанина, который отправился по сёлам менять одежду на продукты. Их много бродило тогда по Украине.

Мирон деловито, по-хозяйски собрал оружие. Пока люди стреляют друг в друга, оно — тоже товар, это он твёрдо усвоил. Ежели к такому товару да приложить ум, да распорядиться им здраво — он может обернуться немалым богатством. А богатому — все в радость. Богатые — красивые. У них — власть, им почёт, им все в руки течёт. Богатство — это сила, это любовь. Да, и любовь! Какая не полюбит богатого?! И перед мысленным взором Мирона встала Оксана — высокая, статная, с походкой лёгкой и плавной. В глазах — зазывная лукавинка. Оксана — чужая жена! Нет, уже, слава богу, не жена, а вдова!.. Вдова! У вдовы уста медовы, руки горячие, думы незрячие. А вдруг зрячие? Страх холодком пополз по спине Мирона. Ну как узнает? Что тогда?.. Но — нет, не может она узнать. Все шито-крыто. Воевали, стреляли. Кого-то нашла пуля-дура, а кого-то помиловала. Не бывает такого, чтобы все возвращались живыми с войны… Нет, не бывает!.. И нестерпимо захотелось Мирону бросить все к чертям и не мешкая скакать верхом или идти пеши в Киев, к Оксане. Сказать ей, что погиб Павло, что нет его, чтоб не ждала, не надеялась. Выждать, пока выплачет она все слезы и успокоится: у баб слез много — со слезами выходит вся память. Затем жениться. И снять наконец тяжкий камень, который навалил он себе на сердце. Но и бросить добро не поднялась рука. Без добра кто он? Без денег — разве такой нужен он Оксане? Выплачется — и найдёт другого, богатого. С ещё большей яростью стал он грузить на телегу оружие. На дно тщательно уложил два разобранных пулемёта, накрыл их винтовками и цинковыми ящиками с патронами, притрусил все сеном. За несколько пар сапог выменял у крестьян хромую, бельмастую лошадь — реквизировать побоялся — и, не дожидаясь ночи, тронулся в дорогу. Ехал глухими степными дорогами, села объезжал стороной, ночевал в лесу, не разжигая огня. Боялся. Лишь один раз, за Тараней решился Мирон заехать в село Ставы, к своему дядьке. Знал, что живёт он на отшибе, не на глазах соседей, — никто не увидит. И вышло так, что не зря заехал. Помылся, досыта поел, выпили с дядькой, как водится, за встречу. Разомлевший Мирон не утерпел и, несмотря на то что считал живущих в молчанку удачливыми и счастливыми, рассказал о «товаре», которым загружена телега. И дядька расстегнул ворот, почесал грудь и тоже в ответ — под страшным секретом — открылся Мирону: вот уже второй месяц водит он белых офицеров в Киев, в последнее время переправлял туда оружие. Платят золотом. За соответствующее вознаграждение пообещал найти Мирону покупателя на его «товар». Всего два дня прожил Мирон у своего гостеприимного дядьки и в дорогу тронулся с лёгким сердцем, мутной головой и крепкой надеждой на хороший заработок.