В кабинете воцарилась тишина. Её нарушил Жапризо:
— Господин Лацис, позвольте задать несколько вопросов?
— Пожалуйста. — В голосе Лациса прозвучали насмешливые нотки.
— Правильно я понял, что всех, бежавших за границу, вы расцениваете как ваших врагов? — Жапризо казалось, что этим вопросом он поставил Лацису ловушку.
— Нет, конечно! Я убеждён в том, что среди русской эмиграции в Париже и Лондоне есть порядочные, честные люди, хотя и не разделяющие идей большевиков, — сдержанно и спокойно ответил Лацис, все более отчуждаясь от своих собеседников.
— Идея большевизма создать государство рабочих и крестьян… — убеждённо начал было француз.
— Оно уже создано, господин Жапризо. Вы две недели вояжируете по территории первого в мире рабоче-крестьянского государства! — жёстко прервал его Лацис.
— Простите за неточность. Тогда я сформулирую вопрос проще. Как в вашем государстве рабочих и крестьян относятся к дворянству?
«Ну, уж на этот крючок он должен обязательно попасться», — лукаво подумал француз.
— Пушкин и Толстой были дворянами. Смешно не понимать значения передовой части дворянства в истории русской культуры и в истории революционного движения. Тогда нужно отказаться от Радищева, от декабристов. — Лацис внимательно посмотрел на журналиста. — Но, задавая этот вопрос, мне кажется, вы имели в виду другое. У вас там кричат, что мы репрессируем всех, власть имущих в прошлом, что в застенках Чека томятся лица, виновные лишь в том, что они родовитого происхождения. Ваши газеты взывают к спасению этих жертв большевистского террора.
Лацис снова пристально взглянул в глаза журналистам — он пытался докопаться до их человеческой сути: кто они? Честные, но заблудшие люди? Или ловкачи-писаки, ищущие сенсаций? Правда ли им нужна или только правдоподобие? А может, им не нужна ни правда, ни ложь — они ещё до приезда сюда знали, о чем будут писать?.. И все же Лацис продолжал выкладывать им, подавшись вперёд:
— А известно ли вам, господа, что до недавнего времени мы великодушно и зачастую излишне мягко относились к врагам, применяя в отношении них такие меры, как выдворение из страны, ссылка в трудовые лагеря, а некоторых просто отпускали под честное слово. Вот как, например, генерала Краснова, руководителя первого мятежа против революции. Он же, дав слово чести не воевать против Советов, удрал на Дон и стал во главе тамошней белогвардейщины. И не он один изменил своему слову. Достопочтенные генералы Загряжский и Политковский, очутившись на свободе, приняли участие в заговоре Локкарта и других иностранных дипломатов.