Калли хватает меня за рукав, и я нагибаюсь к ней. Я не жду, что она заговорит, много лет она не произносит ни слова. Может, она хотя бы покажет нам, где Петра. Надеюсь на лучшее… Но она не показывает пальцами и никуда меня не тащит. Она раскрывает рот и произносит одно-единственное слово. К нам подходит Антония, на ее лице написаны замешательство и облегчение. Мартин ахает и вдруг разражается громким плачем. И вдруг я вижу то, чего они оба еще не заметили. В другой руке Калли сжимает белые трусики Петры в желтый цветочек.
Услышав шорох в кустах, я поворачиваюсь. От опушки к нам бежит Калли, подружка Петры. Что у нее в руках? Что-то тонкое, блестящее… оно покачивается и блестит на солнце. Цепочка! Петра никогда ее не снимает… В животе у меня сжимается, ноги подкашиваются, я спотыкаюсь, падаю на колени. Я смотрю на нее. Она решительно сжала губы. Страха на ее личике не заметно. Она едва ли не улыбается… Целый долгий миг я надеюсь на лучшее. Всматриваюсь в кусты за спиной Калли, но Петры не вижу. Вот Калли приближается ко мне, и я поспешно встаю, тяну к ней руку. Хочу взять у нее цепочку Петры. Калли останавливается рядом с матерью и помощником шерифа; она запыхалась и дышит часто, прерывисто. Она уже несколько лет не произносит ни слова… Меня охватывает отчаяние. Мне нужно немедленно найти мою Петру! Я подбегаю к девочке. Мне хочется встряхнуть ее, ухватить за костлявые плечики.
— Скажи! Скажи мне! — кричу я, едва не касаясь носом ее носа.
Я останавливаюсь в нескольких шагах от нее. Калли дергает помощника шерифа за рукав. Он нагибается, прижимается ухом к ее губам. Она произносит одно-единственное слово… Я плачу.
Мы с Луисом замечаем тебя почти одновременно. На опушке, за американскими липами — их приторно-сладкий аромат будет всегда напоминать мне о сегодняшнем дне — мелькает твоя розовая ночная рубашка. Вчера вечером ты надела ее перед тем, как лечь в постель. Я облегченно вздыхаю. Обращаю внимание на твои посеченные ножки, грязные коленки и серебряную цепочку, которую ты крепко сжимаешь в кулаке. Я тянусь к тебе, хочу подхватить тебя на руки, крепко обнять, прижаться к твоей потной голове. Никогда больше не пожелаю, чтобы ты нарушила молчание, никогда — даже про себя — не попрошу тебя заговорить. Ты вернулась! Но ты пробегаешь мимо, словно и не замечаешь меня, и останавливаешься рядом с Луисом. Я думаю: «Ты даже не видишь меня, все дело в том, что Луис — помощник шерифа… Умница, ты все делаешь как надо». Луис нагибается, и я как завороженная слежу за тобой. Твои губы шевелятся. Ты произносишь всего одно слово — оно вылетает из тебя легко, без усилий. Хотя ты много лет молчала, голосок у тебя не хриплый и неуверенный, а звонкий и смелый. Ты произносишь одно-единственное слово — первое за три года. Я тут же хватаю тебя на руки и плачу — мне легко, радостно и грустно одновременно. Отец Петры медленно оседает на колени. Не понимаю, почему ты назвала… Ладно, не важно. Мне все равно. Главное, что ты наконец заговорила.