) полно определенных фактов; риторики в нем мало; в сущности, риторика прорвалась только в предсмертном причитании Глеба. Мы знаем ценность сообщаемых нашею летописью фактов; если летописец умел так или иначе представить длинный ряд событий X и XI вв., то естественно ему же приписать занесение на письмо фактов, относящихся к убийству Бориса и Глеба». Поскольку, «за исключением общих с летописью фактов, в житии остается одна риторика и лирика», она, по его мнению, «могла быть прямо сочинена составителем жития»
>{183}. Единственным фактическим дополнением составителя «Анонимного сказания» стала информация о том, что Борис был убит варягами «в бору»; как полагал исследователь, это произошло в урочище у Дорогожича, где в XII в. был возведен храм Борису и Глебу
>{184}.
Вторую жизнь точке зрения Срезневского в XX в. дали Н. Н. Ильин и А. В. Поппэ: согласно их представлениям, именно «Анонимное сказание» являлось древнейшим памятником Борисоглебского цикла, оказавшим влияние на всю последующую агиографическую и летописную традицию. Это позволяло, с одной стороны, отвергать гипотетическую возможность существования древнейших памятников цикла в эпоху Ярослава Мудрого, а с другой — подозревать в фальсификации фактов единственные источники, которые позволяют говорить о причастности Ярослава к становлению Борисоглебского культа, — «Сказание о чудесах» Бориса и Глеба и «Чтение» Нестора.
Более 150 лет проблема текстуального соотношения повести «Об убиении Борисове» и «Анонимного сказания» (иногда совпадающих почти дословно) являлась одним из наиболее спорных вопросов в источниковедении, напрямую связанных с генезисом Начального летописания, фундаментом которого был Древнейший Киевский свод. Однако, как мы говорили выше, есть основания полагать, что повесть «Об убиении Борисове» восходила не к летописной традиции, а к агиографическому источнику, которым могли быть Вышегородские церковные записки. Поэтому проблема приобретает более узкий ракурс, в котором рассматривается не соотношение летописной традиции с «Анонимным сказанием», а соотношение двух агиографических памятников между собой и с их общим источником — Вышегородскими записками.
Н. Н. Ильин выявил сюжетную связь «Анонимного сказания» не только с памятниками византийской агиографии (о чем писал еще С. А. Бугославский), но и с преданиями о гибели чешского князя Вацлава-Вячеслава, которые использовались в качестве образца. «В преданиях о Вячеславе, равно как и в повествовании об убийстве Бориса и Глеба, находим: и ночное совещание братоубийцы с сообщниками, и коварные его предложения своей жертве, и предостережения, которые получал последний от своих доброжелателей; детали обстановки убийства совпадают: ночь, предсмертная заутреня, избиение и ограбление приближенных князя и даже само убийство не сразу, а как бы в два приема; о гибели убийц Вячеслава сообщается почти в тех же выражениях, как о гибели Святополка; чудесные явления, благодаря которым было обретено тело Глеба, таковы же как знамения, которыми обнаружило себя тело бабки Вячеслава, Людмилы.