— Пулеметами, — сказал Фома.
— С пулеметами. И что ты будешь делать?
— Умру с честью, — безнадежно сказал Элата.
— И кто тебя будет хоронить? Я не пойду за тобой, Элата.
— Ты тоже научился быть трусом? Ингкел?
— Я хочу сначала послушать, что скажет бард, — сказал Ингкел.
— Люди ждут вас, — сказал Фома.
Одно смертоубийственное предприятие за другим. Они словно мотыльки, летящие на огонь. Все из-за него, из-за Фомы.
— Не хотите идти, не надо. Трусы. — Элата презрительно подул на сложенные щепотью пальцы. — Пойду один. Никто не скажет, что Элата не пошел за своими мертвыми. Даже ты, бард, не скажешь! Кто хочет идти за мной?
Кэлпи молчали, переминаясь с ноги на ногу. Потом повернулись к Фоме и посмотрели на него. Все повернулись к Фоме. Все, как один.
«Чего они от меня хотят?» — затосковал Фома.
— Я не буду петь об этом, Элата, — сказал он. — Это не честь, а глупость. Это самоубийство.
Он задумался.
Гнездо Элаты научилось воевать по-новому, думал он, и что бы они ни говорили, как бы ни носились со своей честью, со своим бардом, со своими мертвыми, они уже никогда не переучатся… В этом-то все и дело. Люди думают, что кэлпи никогда не изменятся, а кэлпи слишком верят в людскую хитрость и изворотливость… Но люди — это просто такие кэлпи. А кэлпи — просто такие люди. И если люди ожидают, что кэлпи бросятся сломя голову за своими мертвыми, то надо сотворить такое, чего люди не ожидают. Не бить дурацкими палками по дурацким пузырям, не вопить, не размахивать фонарями… И не красться, как трусы… Что-то среднее.
— Водяной конь, — сказал он.
— Что? — переспросил Элата.
— Водяной конь слушается вас? Вода слушается вас? В этом ваша магия?
— В этом наша магия, — согласился Элата. — О чем ты собрался петь, Фома?
— Я спою вам песню о мертвых, — сказал Фома. — О горящих погребальных пеленах, о воде и дыме…
И он запел.
* * *
— Но мы еще никогда не провожали так наших мертвых, — сказал Ингкел ошеломленно, когда последний вздох амаргеновой арфы замер над плавнями.
— Я — бард, — сказал Фома, — я спел, и будет так.
— Он прав, Ингкел, — сказал Балор. — Это будет славная битва. И веселое дело.
— Но есть ли в этом честь?
— Да, — сказал Балор. Он потер рукой твердый подбородок и улыбнулся. — В этом есть честь, ведь мы избавим наших мертвых от позора. А значит, и сами избавимся от позора. Ах, какие песни будут петь про это в Дельте, Элата, ах, какие песни!
Элата молчал.
Потом поднял голову.
— Я надеялся, — сказал он, — что, получив барда, мы вновь станем воинами.
— Это и есть война, — сказал Фома. — Это не мелкие пакости, не убийства в ночи. Это — честь.