— Остров, — сказал Фома, — это ты их убил, остров? Зачем?
Дальше он наткнулся еще на одного.
Все, все старшие лежали здесь, точно мухи, застигнутые морозом, точно обломки дерева, выброшенные бурей на берег.
И он шел, шел дальше, обходя эти обломки, сопровождаемый стайкой золотоглазок, и там, в конце зеленого тоннеля, устланного мертвыми телами, была она.
Она сидела на подушке зеленого мха, белая, светясь в зеленом полумраке.
— Ф-фома, — сказала она, и лицо ее исказилось в мучительном усилии.
Он молчал. Потом упал на колени и зарылся лицом ей в волосы.
— Любимая, — сказал он, — королева! Что мне делать? Как спеть им мир? Как остановить их? Я спел им песню любви, и теперь они собираются убивать врага, которого любят. Они убьют наших мужчин и возьмут наших женщин… Их тысячи, и они готовы к смерти. Их тысячи, и они все уцелели. Я увел их от удара, а они теперь ударят сами. Там, на Территориях, — там мои отец и мать. Я видел ее, когда пел твоим воинам песню битвы, — она поседела. Я видел отца, его гложет предчувствие смерти. Если фоморы пойдут на приступ — погибнут все. Он умрет, моя королева. Все умрут.
— Не важно, — сказала она, — иди сюда.
И такая сила была в ее голосе, что в голове у него вспыхнул ясный, отчетливый, как песня, зов, и он не смог противостоять этому зову.
Он обнял ее, она была горячая и липкая, его ладони вдруг оказались в какой-то вязкой слизи, все ее тело источало вязкую слизь, и еще она была разбухшая, словно та белая рыба, и она дышала часто, словно рыба, вытащенная из воды, и губы ее были круглыми и белыми и силились вытолкнуть слова…
— Ф-фома, — сказала она, и глаза ее открылись. Они были пустыми и блестящими, словно два жестяных кругляша.
Он медленно поднялся.
— Прости меня, — сказал он, — я понял. Прости. Я не должен был сюда приходить. Но они погибнут, ты понимаешь? Они все погибнут.
— Фома, — повторила она, — это не важно. Иди сюда.
— Прости меня, — повторил он и всхлипнул, — прости.
— Фома… Это не важно… иди сюда.
Он, отвернувшись, вышел из зеленого сердца заповедного острова и золотоглазки вились вокруг его головы.
* * *
Вода была теплой и воняла кипящим супом.
Его лодка шла прочь от запретного острова, и за ней следовали другие, и в каждой — кэлпи, с шестами в руках, с копьями, торчащими во все стороны, лодки ощетинились ими, как рыбы-иглобрюшки. Вода была грязная, на ее поверхности собирались мертвые насекомые, клочья сажи, какие-то обгорелые комочки. Он миновал огромную белую рыбу, плававшую вздутым брюхом кверху, плавники ее были растопырены, глаз не было совсем.