Предрассветные призраки пустыни (Эсенов) - страница 80
Кровь прилила к лицу Нуры, страх охватывал все его тело, разливался в ногах, мелкая дрожь застучала под лопаткой. Но Нуры подавил в себе волнение, с равнодушным видом допрашивая нукера:
– Где же сам Хырслан?
– О-о… – только и смог ответить косноязыкий басмач.
Однако Нуры не отпустил его и, задав еще несколько вопросов, выведал-таки: на колодце Кирпили бунт, джигиты вместе с красным шпионом Аширом Тагановым ушли сдаваться советским властям, Хырслан с женой Джемал ускакал за кордон. Что же будет с ним, с Нуры? Как посмел Мовлям убить Таили Сердара? Почему он увез его голову красным аскерам? «Джунаид-хан расстреляет меня за поступок брата, – думал Нуры. – Бежать! Бежать! Но куда?» Унимая волнение, сдерживая себя, чтобы тотчас не кинуться к первой попавшейся лошади, не вскочить на нее и не ускакать отсюда, Нуры все еще спрашивал Сапара о чем-то, тянул время, изображая на лице заботу о Джунаид-хане.
– Хан-ага отдыхает, – меланхолично выговорил Нуры, глядя на загон, где жевал ячмень палевый жеребец, и на вход в ханскую юрту. – Ты иди закуси с дороги… Приведи себя в порядок. Нельзя в таком виде к хану…
Едва Сапар удалился, Нуры быстро обошел юрту, раздвинул изгородь загона и торопливо оседлал жеребца. Злой осенний ветер ударил в лицо седоку, когда конь понес его мимо приземистых юрт, курящихся тамдыров, стожков клевера, вооруженных нукеров хана и случайных женщин, провожавших его испуганными глазами. Ветер хазан, который особенно яростно дует в пустыне в эту пору, перед заморозками, кружил песок, скручивая его в столбы, смерчи, встававшие перед мордой коня. Тугие струи воздуха ударялись в лицо Нуры, пронизывали его грудь. Сбиваясь с иноходи, конь будто стонал, но Нуры безжалостно обжигал его семихвостой камчой, так что на мокром крупе оставались бледные полосы. Одинокие кусты саксаула медленно неслись навстречу, словно боясь ударов копыт, стелились по земле. Набрякшее тяжелое небо застреляло первыми свинцовыми каплями дождя.
Нуры мчался не разбирая дороги. Глаза вприщур шарили по горизонту, сухие, обветренные губы едва шевелились: «Скорее! Скорее! Они догонят меня и пристрелят, как хан пристрелил свою дочь, как он приказывал расправиться с Дурды-баем и с красным разведчиком Аманли…» Однако конь уже начал спотыкаться, и если не дать ему отдыха, то можно загнать, а тогда погибнешь в этих песках. Нуры заметил остатки разгромленного кочевья; подъехав к нему, скатился на землю и, шагнув, чуть не наступил на мертвого чабанского пса. Здесь похозяйничали джунаидовские нукеры. Оскалив розовую пасть, лохматая овчарка застыла у разбитой кибитки. Нуры понял, что ее поймали пули, когда она с лаем прыгнула к вооруженным конникам, на широкой груди запеклась кровь. Сорван и откинут в сторону тяжелый войлочный полог, черной дырой зовет к себе вход в кибитку. Нуры осторожно заглянул внутрь, шагнул туда, под ногами плаксиво задребезжал железный чайник, из перевернутого пустого сундука свисало женское платье, на светлой разодранной кошме застыли бурые пятна… В углу у очага лужица загустевшей крови… Кто здесь жил? Кого не стало? Нуры сел в угол, тело его отяжелело от испытанного страха и долгой езды, он обхватил голову руками. В полумраке, словно в тумане, ему увиделось лицо брата Мовляма: «Зачем мы пошли с Джунаидом? Возвращайся в аул Конгур». «Там меня убьют», – ответил Нуры вслух. «Ты, Нуры, трус! – донесся откуда-то голос Ашира Таганова. – Задираешься первым, а дадут сдачи, бежишь жаловаться…» Этот горький упрек вывел Нуры из забытья, он напряг зрение, чтобы убедиться, что в кибитке не было ни Мовляма, ни Ашира, но уже в следующее мгновение услышал над головой ехидную, язвительную речь Джунаид-хана, который стоял в дверях кибитки: «Удрал? Хочешь унести секреты, которые я тебе доверил?» «Какие секреты?» – Нуры вжался в угол кибитки. «Не виляй, собака, ты знаешь, что мой сын Эшши убил Дурды-бая, ты сообщишь красным аскерам, как мы подстроили западню Аманли…» Нуры закричал во всю глотку и опять проснулся. В кибитке было тихо. «Я схожу с ума, – подумал он. – Надо поспать хотя бы немного, пока лошадь съест ячмень». «Разве англичане с нами, туркменами, одной веры?» – спросил Нуры у отца. Курре ответил жалобно и испуганно: «Ты меня покинул, сынок, удрал, чтобы Джунаид расстрелял меня за неверного сына». «Отвечай, англичане с нами, туркменами, одной веры?» – повторил вопрос Нуры. «В их вере сам шайтан не разберется». – «Зачем же мы воюем вместе с англичанами против своих туркмен?» – «Что ты болтаешь, сынок, мы воюем за порядок, который всегда был в Туркмении». – «Но Джунаид-хан лжец, он всех обманывает, и я, твой сын, уже обманываю тебя. Я оставляю тебя на расправу Джунаид-хану, ты долго жил, а я еще молод… Прости, отец, я поеду…»