У него оказался бокс 7Б, рядом с моим, но по правой стороне, а у Хосе – бокс 3А.
«Если еще трясучку вылечат, – сказал, подойдя, Рубен Тамарго, тоже весь салатовый, – буду считать, что рай есть».
Ночь я спал плохо.
Не привык к кровати, к матрасу, казалось то жестко, то мягко. Что-то еще теснило в груди. Поворачивался и так и сяк. Выкинул простыню. Свесил ноги. Потом понял, что слишком тихо. В деревне то жабы орут, то гнус звенит, то болото вздыхает. А здесь только лампы за стенкой щелкали. Так: ж-ж-ж – щелк! И опять: ж-ж-ж – щелк!
Я стал думать о вас, Элизабет, о том, как вы обязательно придете, и только тогда уснул.
Утром ко мне подселили хмурого соседа, немолодого усача с изъеденными оспой щеками. Он сразу же лег на койку и отвернулся к стене, не сказав мне ни слова. Затем был завтрак в общем зале. Длинные столы. Скамьи. Тарелки. Отдельно от нас, на возвышении, ели доктора, но вас среди них я не увидел.
Мой хмурый сосед, едва я вернулся в бокс, посмотрел на меня как на предателя. Словно я обещал ему голодать или еще что. На мой вопрос, что его не устраивает, он буркнул: «Все».
И откуда таких берут?
А вы, Элизабет, пришли ближе к полудню, помните?
Сели на мою койку, улыбнулись, спросили: «Ну, как ты себя чувствуешь, Мигель?». Вокруг персонал толпится – доктора, санитары, кто не внутри, тот в бокс голову просовывает, а мне как-то и все равно. Смотрю в ваши глаза, растворяюсь. В наших краях девушки все черноглазые, а у вас – словно серое дождевое небо, осеннее, на меня глядит. Чуть-чуть, кажется, и протает. Размечтался я – ваши захохотали, ну да мне не обидно. А вы сказали: «Завтра, Мигель, будем тебя лечить. Ни одной болезни не оставим». Я сказал: «Да, сеньора ангел».
А сосед как с ума сошел. Только вы к нему приблизились, зарычал, затрясся: «Уйди! Ненавижу! Всех вас ненавижу!». Его, конечно, скрутили, лицо утопили в подушку, но его вытаращенный бешеный глаз ворочался в глазнице и постоянно находил меня.
Такая злость! Я даже плечами передернул.
А вы наклонились к соседу и сказали, что его мнение не имеет никакого значения.
Наверное, я все-таки больше вспоминаю оттого, что делать в деревне нечего. Транспортник так и не пришел. Подъедаем старые запасы. По вечерам вот телевизор смотрим. Тоска.
Еще ожидание это.
И кажется, что какая-то хмарь повисла в воздухе. Предгрозовая. Жуткая. Хотя небо чистое, как лик Иисуса. Будто какая-то струна неслышно гудит, а у тебя все внутренности отзываются.
Вы, Элизабет, как специалист, скажите мне, к чему это все? Голоса, сны…
Мне тут приснилось, будто по утренней дымке бреду я в деревню. Ноги еле передвигаю, словно устал вусмерть. А в деревне тихо. И запах, тяжелый такой, металлический, свежий. Так в местной больнице при церкви кровью пахло. Вроде и лекарствами пахло, и прелью, и гнилью, но кровь все перебивала.