Утром 17 мая 1953 года Йордис находит меня на лестнице, ведущей на второй этаж. Я лежу на ступенях в ночной сорочке. И не помню, как там оказалась. Однако собственными глазами вижу, что мой сломанный флажок стоит в его башмаке. Я отказываюсь идти в клуб вместе со всеми. Говорю, что у меня нет флажка. Он связывает сломанный флажок черной ниткой. Но я отказываюсь его взять.
С тех пор я всегда плохо сплю в ночь на 17 мая. Но может, это из-за шума за окном.
Йордис не бранит меня, хотя я не могу объяснить ей, что случилось. Однако когда соседский мальчик Тур находит меня лежащей под мостом сеновала, на меня сыплются вопросы. Здорова ли я? Где мой школьный ранец? О ранце меня спрашивает даже он. Но он же, в конце концов, и находит его. В кустах у дороги.
Я уверяю всех, что здорова, однако ничего не помню. Ничего не помнить не так стыдно. Однажды я падаю на кухонную плиту. Когда Йордис приходит на кухню, я лежу там с обожженной рукой.
— Ты потеряла сознание! — испуганно говорит она.
Это страшно и серьезно, она ведет меня к доктору. Он выслушивает ее рассказ о том, как она находила меня в разных местах, несколько раз у меня был прикушен язык и мокрые штаны.
Мне неприятно, что доктор — отец Киссан, с которой я учусь в школе. Он хорошо плавает, хотя у него только одна нога. Он всегда снимает протез, когда купается, чтобы не намочить его. Йордис тоже хорошо плавает. Но она плавает иначе, чем он, потому что у нее дне ноги. Она прыгает в воду с катера в одних трусиках. Но только если его нет рядом. Йордис говорит, это потому, что Ханс слишком застенчив.
Однако с доктором она говорит не об этом. Она винит себя — словно я упала на плиту по ее недосмотру. Доктор считает, что за такой большой девочкой уследить трудно. Он считает, что я это перерасту. Может быть, это просто преждевременное половое созревание. О такой болезни я никогда не слышала. Доктор прикладывает мне к ране мазь против ожогов. Мазь противно пахнет, но это необходимо.