Человек, долго изучавший угнетенные страны, "друг Анахарсиса Клоотца, оратора рода человеческого", дядя Флери, знавший, что, "пока жив хоть один тиран, свобода не может быть обеспечена ни для одного народа", внимательно слушал Кюхельбекера.
Он знал, что "в России не народ убивал тиранов, а тираны спорили между собою. Там было рабство". Книга дяди Флери о всемирной революции была строгой и точной: она состояла из аксиом, лемм, теорем. В этой книге теорема отдела II за № 5 была не дописана: Россия для автора оставалась загадкой. Он рассуждал так: тело революции - рабы. Телу необходима голова. Этой головы в России дядя Флери не видел. Поэтому он так внимательно следил за всеми известиями из России.
Лекции молодого русского профессора и поэта не только произвели на него большое впечатление, но и вселили надежду. Когда кончилась последняя лекция, он пригласил Кюхельбекера в кофейню, а потом проводил его домой. Глядя ему вслед, он с огорчением произнес:
- Нет, это не то. Это еще не голова. Он подумал и прибавил с удивлением:
- Но это уже сердце.
А голова Кюхельбекера "была похожа на голову его друга, Анахарсиса Клоотца, оратора человеческого рода, - Флери вспомнил, как палач поднял ее за волосы".
Так становится ясным, что ждет умного, честного, ненавидящего тиранию человека в самовластной, самодержавной стране.
Пройдет год, и его друг Александр Сергеевич Грибоедов скажет ему: "...тебе надобно немного остыть. Не то... тебя в колодки успеют посадить". Человек, который ненавидит рабство и тиранию, лицемерие и несправедливость, должен кончить на плахе или на каторге. Тем более если у человека есть сердце, если он "не выносит, когда человека бьют", если он страдает от "нашего позора, галерного клейма нашего, гнусного рабства", если он живет в стране, где "рабство, самое подлинное, уничтожающее человека, окружало его", в стране, "где раб и льстец одни приближены к престолу".
* * *
В эпоху между Отечественной войной 1812 года и восстанием 14 декабря происходит резкое обострение общественного самосознания. Наиболее радикальная часть русского дворянства подвергает привычные социальные взаимоотношения решительному пересмотру. Социальные нормы проверяются естественными. Человеческие взаимоотношения, которые стали проверять естественностью, а не исторической традицией, оказались нелепыми. Самым нетерпимым было необъяснимое с позиций естественного права владение одних людей другими. Это владение основывалось на исторической традиции и охранялось силой. Историческая традиция была признана незаконной, а силе были противопоставлены тайные общества, готовящиеся ее уничтожить. И тогда обыкновенный человек, осуществляя свое естественное право, не гений и не страстотерпец, а самый обыкновенный, грешный и смертный человек, если только он был психически нормален, то есть не лишен самого простого и самого важного человеческого умения - честно и просто смотреть на то, что делается окрест, - начинал понимать, что делается что-то непростительно неправильное, что это только из трусости и выгоды все говорят, что правильно. И тогда этот человек делает самое простое и честное человеческое дело: он берет пистолет и идет на площадь.