Мне трудно передать треск огромного белого полотна, подхваченного струёй свежего воздуха; он перекрывал даже шум моря и вой ветра. Я впервые увидел, как Симона пришла в волнение, вызванное не её собственным бесстыдством; она прижалась ко мне с судорожно бьющимся сердцем, не отрывая взгляд от бесновавшегося в ночи призрака. Казалось, будто само безумие раскинуло свой шатёр над этим зловещим замком.
Мы не смели пошевелиться. Симона лежала в моих объятиях, я был на грани безумия. Вдруг в облаках образовался просвет, и луна с предательской ясностью высветила столь странную и волнующую деталь, что горло Симоны сдавили рыдания: в центре простыни, с оглушительным треском бившейся на ветру, красовалось большое мокрое пятно, сквозь которое просачивался свет луны…
Несколько мгновений спустя тучи снова заслонили собой лунный диск, и всё окунулось во мрак.
Я стоял и горько плакал, задыхаясь от слёз; ветер трепал мне волосы. А Симона лежала в траве и впервые в жизни громко, по-детски рыдала.
Значит, это была наша несчастная подружка, вне всякого сомнения, это именно Марсель открыла в темноте окно, это она вывесила на решётке своей тюрьмы бредовый сигнал беды. Наверное, она ласкала себя в постели и пришла в такое возбуждение, что описалась; а потом мы видели, как она привязала простыню к прутам для просушки.
В полной растерянности я стоял посреди сада перед псевдозагородным домом с решётками на окнах. Оставив Симону на газоне, я отошёл в сторону. Мне просто хотелось побыть одному, но я вдруг увидел приоткрытое и не забранное решёткой окно на первом этаже. Я нащупал револьвер у себя в кармане и влез в окно: я очутился в самой обыкновенной гостиной. Освещая себе дорогу карманным фонариком, я вышел сначала в переднюю, а затем на лестницу. Я никак не мог сориентироваться: комнаты не были пронумерованы. Словно заворожённый, я перестал что-либо понимать; я даже не знал, зачем я снял с себя штаны и, оставшись в одной рубашке, продолжал своё волнующее обследование. Потом я разделся донага и сложил всю одежду на стул, оставшись в одних туфлях. Сжав в левой руке фонарик, а в правой — револьвер, я пошёл наугад. Услышав негромкий шум, я погасил фонарик и замер, прислушиваясь к своему прерывистому дыханию. Спустя несколько тревожных минут, ничего больше не расслышав, я снова включил фонарик: раздался вскрик, и я бросился наутёк, забыв на стуле свою одежду.
Мне казалось, будто за мной гонятся; я бросился к выходу; сиганув из окна, я укрылся в аллее. Когда я обернулся, то увидел в проёме обнажённую женщину: она тоже спрыгнула вниз и побежала к кустам терновника.