С картиной удалось управиться не сразу. Пока отыскал хорошего иконописца, пока растолковал ему суть дела, пока тот изобразил мне требуемое – лишь через месяц басурманин появился на стрельбище. Зато слышали бы вы разговоры после таких стрельб:
– Да я ныне поганому прямо конец шабли расщепил!
– А я аркан перебил! Почти.
– Не-э, то не в зачет. Княж Константин Юрьич яко рек? Токмо в грудину басурманину, дабы сдох, стервец, и боле на Русь не шастал – тогда знатно.
– А морду у коня отстрелить? Он же кубарем на землю, вот и поломает себе все кости.
– Зрил я, яко ты в морду угодил. Одну ноздрю и перешиб токмо. А лошаденки под ими злые. Она от того лишь фыркнет и дале поскачет. Опять же заводная есть. Не-э, ты в самую грудину ему влепи, чтоб он и вздохнуть опосля не мог, тады и шапка твоя.
– А по мне, так зеленая краше всех смотрится, – подавал голос бронзовый призер.
– То-то ты о позапрошлый день гоголем вышагивал, егда тебе алого сукна дали. Поди-тка и спать в ей лег, – подкалывали тут же.
– А ты что, Мокей, молчишь, – толкали в бок вице-чемпиона. – Нешто твоя синяя хужей зеленой?
– Да он уж сроднился с ей, с синей-то. Чай, третий день кряду таскает. Вот и мыслит, целить ему поточней, чтоб до красной дотянуть, али что попривычнее оставить.
– А вот Константин Юрьич сказывал, что надобно прямо в душу ему пулю послать, а я и мыслю – нешто у нехристя душа имеется? – Это уже философия в ход пошла.
Все правильно – путь-то неблизкий, полигон наш расположен аж за Яузой, так что без мудрствований русскому человеку никак – чай, не американец какой-нибудь. Хотя о чем это я – еще и слова такого нет. Впрочем, оно и хорошо.
Так вот с шутками да прибаутками и проходил день за днем.
К вечеру, умаявшись от хлопот, я засыпал как убитый. Полностью выключить Машу из памяти не удавалось, да я себе такой цели и не ставил. Главное, чтоб не было тоски, а она ведь подкатывает не сразу, постепенно, исподволь. Ей, чтоб силу набрать, время нужно, а его-то я ей и не давал. Потому вместо тоски были лишь воспоминания. Стою в воскресенье в церкви на обедне, и тут же в памяти возникает иной храм, Жен-Мироносиц, что под Псковом, и Маша со свечкой. Спать ложусь, и снова ее личико передо мной – алый румянец на щечках, реснички стрельчатые, губка верхняя, чуть кверху вздернутая… Голову на стрельбище запрокину, и тут же глаза ее в памяти, глубокие как синь-небо… Так бы и полетел к ним навстречу, но нельзя, народ ждет, волнуется, шапки алой жаждет.
Себе я, кстати, тоже бездельничать не давал. Согласно обязанностям у отцов-командиров в российской армии имеется превеликое множество всяческих никчемных глупостей. Одних планов не сосчитать, и половина из них, если не больше, пишется только для проверяющих. Это я знаю точно. Когда дослуживал в воинской части, меня взводный, как несостоявшегося, но все равно почти коллегу, неоднократно привлекал к их написанию. Самому-то жаль тратить время на эту ерунду, так он бойца дергал.