Сразу скажу, что в любом случае это ему бы не удалось. Приставленный по моей просьбе к Дивею Дмитрием Хворостининым особый ратник должен был перерезать мурзе глотку в тот момент, когда татары ворвутся в гуляй-город. И не надо мне тыкать в нос выспренние слова о христианском милосердии и заботе о пленных. Это – враг. Вдобавок – умный враг, а значит, опасный вдвойне. И выпускать его живым, исходя из принципов абстрактного человеколюбия, я не собирался.
А что до гонца, то о результатах его допроса знала добрая половина крымчаков – слухи хоть и ползают, зато с такой скоростью, куда там молнии. Знали конечно же не всё, но основное: «Идет рать новгородская многая». Но им хватило. И татарская конница, обтекая наши ряды, в панике ринулась наутек.
Хворостинин, стоящий рядом со мной, устало опустил саблю и вытер пот с лица, еще сильнее размазав потеки грязи. Вышло настолько забавно, что я засмеялся. Он удивленно посмотрел на меня, а затем и сам захохотал. Заливисто. Открыто. От всей души.
«Странно, и почему я раньше, всего пару-тройку месяцев назад, считал, что среди опричников одни сволочи и подонки», – подумалось мне.
Но смеялся я недолго. Ровно до того момента, пока рядом не пронесли бездыханное тело Балашки. А потом еще кого-то. И еще. Их укладывали рядками, возле щитов гуляй-города, а я пытался проглотить какой-то твердый комок, застрявший в глотке, и все удивлялся, почему он не глотается.
«Смотрите хорошенько, о волки! Разве я не сдержал слово?» – сказал Маугли.
И это было действительно так, ибо мы победили. Но сколько же пришлось заплатить! Воротынский конечно же прав, победы без покойников не бывает. Вот покойников без победы – сколько угодно, а наоборот – дудки, потому нужно было радоваться, что я и пытался сделать. Если бы не комок. Странно, что же могло застрять у меня в горле, если я последний раз ел вчера вечером? Ответа не нашлось.
Почему-то в памяти всплыла строка из романса Вертинского: «Я не знаю, зачем и кому это нужно, кто послал их на смерть недрожащей рукой». Я горько усмехнулся. Увы, я знаю. Этих послал именно я, надеясь, что они уцелеют, и твердо зная, что вернутся немногие. Послал сознательно. Так было нужно для Руси. Только от этого мне не легче.
В тот день я твердо решил – полководцем больше не буду. Никогда. Даже третьим или каким там еще по счету воеводой гуляй-города, которым меня назначил Воротынский. Одно дело – убивать врагов, совсем иное – посылать умирать. Знаю, так было надо. Все равно. Пусть это делает кто-нибудь другой.
И, глядя на энергично распоряжавшегося князя Осипа Бабильского-Птицына, с облегчением подумал: «Хорошо хоть этот уцелел».