– Пока они и без меня управятся, – заверил я. – Опросные листы я им отдал, а потому у них дело легкое. Ну а когда они всех опросят, к самому главному я уже вернусь, чтоб свести все воедино. Им ведь с рубежниками все одно не меньше месяца, а то и двух говорить, и раньше не поспеть. – И для надежности веско повторил: – Главное – свод.
Воротынский еще упрямился, но я дожал его, заявив, что к началу основной работы мне надо иметь не просто свежую, но очень свежую голову, а с той, что сейчас болтается на моих плечах и озабочена отсутствием денег, никакого свода не получится.
Князь вздохнул, прикинул, проникся – сам вечно без денег – и нехотя дал «добро». Однако едва я заикнулся о грамотке для его племянницы, как он тут же снова замахал на меня руками:
– Ишь чего удумал! Так ты и до Пасхи не вернешься, а там распутица, и все, не раньше лета. Обойдется она без грамотки. Опять же я совсем недавно, о прошлом годе, весточку ей посылал. Что ж теперь, кажное лето с ей сообщаться?
– Последняя родня, – пытался я урезонить его, но ничего не помогало.
– И думать не моги! – бушевал Михайла Иванович. – Это ж крюк поболе полусотни верст. Нет, нет и нет! И без того опаску держу, что до распутицы не поспеешь. Шутка ли, три дня назад Кикиморин день миновал…
Вообще-то только буйное воображение русского народа могло додуматься до того, чтобы поместить святого за грехи в ад – я имею в виду святого Касьяна, день которого отмечается двадцать девятого февраля, или вот как тут – обозвать Маремьяну праведную, день которой отмечался семнадцатого февраля, Маремьяной-кикиморой. Но мне не до изысков буйной отечественной фантазии – я считаю, старательно загибая пальцы. Зрелище деловито загибаемых перстов завораживает князя, и он на время умолкает, настороженно следя за моими трудами. Наконец работа закончена и все пальцы, кроме указательного на правой руке, загнуты. Я торжествующе поднял руки вверх и показал Воротынскому.
– Все сходится. Если пойдет без задержек, то к концу марта вернусь.
Тон авторитетный и уверенный – дальше некуда. На самом деле я конечно же ничего не подсчитывал. На Руси это бесполезно. Тут надо отмерять не семь – семьдесят семь раз, и все равно завязнешь в середине какой-нибудь особенно широко разлившейся лужи. Или болота. Да мало ли где. Тем не менее князь проникся. Ворчать не перестал, но тон поубавил:
– У меня в прежних вотчинах, что в Новгород-Северских землях лежали, на огородах об эту пору уже людишки возились, горох сеяли с безрассадной капустой. Вот-вот оттепели пойдут. А тут хошь и не так тепло, яко в твоих фряжских землях, ан следующий месячишко неспроста на Руси сухим кличут. Он Евдокее Плющихе