«Ты с ума сошла, – одернула себя Юля. – Это он должен хотеть тебя и поступаться принципами ради твоих ласк, а не наоборот! Соберись и дай ему решительный бой, иначе можно докатиться до того, что действительно пойдешь работать!»
– Может быть, ты и права, – задумчиво сказал Рыбаков, – но, приобретая конюшни, я рассуждал иначе. Я с детства занимаюсь конным спортом и знаю, как благотворно он действует на тело человека и на его психику. Существует даже иппотерапия, с помощью которой детей успешно лечат от аутизма. Я получаю от верховой езды огромную радость, и мне хотелось, чтобы мои сотрудники тоже могли приобщиться к этой радости. Наверное, существует много других способов проводить свободное время, и кто-то предпочитает охоту или там прыжки с парашютом. Допускаю, что охотник или парашютист считает свое хобби гораздо содержательнее и полезнее моего, и, возможно, он прав. Но я выбрал конюшни, а не лесные угодья или аэроклуб. Проявил эгоизм, не спорю. Однако в этих конюшнях, которые ты ставишь мне в вину, может за символическую плату заниматься любой сотрудник завода. У нас работает маленькая конно-спортивная школа для детей, абсолютно бесплатная. А когда я раз в неделю приезжаю покататься, плачу за себя по коммерческой цене, как человек с улицы. Это похоже на воровство?
Юля сидела, независимо вздернув подбородок, но в то же время бросала на Рыбакова лукавые взгляды. «Если ты сейчас будешь молить меня о прощении, не зря потратишь время», – сигнализировала она.
Увы, муж не понимал ее.
– Давай, как говорим мы, бюрократы, подведем итоги и расставим акценты. Ты, оказывается, выходила за меня по расчету, убежденная, что я – матерый коррупционер. Я считал, что женюсь на девушке, которой понравился. До сегодняшнего дня я наивно считал, что могу еще очаровать женщину. Мы оба ошиблись, но дело сделано.
– Филипп, ты мне на самом деле очень нравишься…
– Юля, не хочу оскорблять тебя предположением, что ты искренне влюбилась в вора и взяточника, каковым ты меня считала. Сейчас дело не в этом. Просто раз и навсегда запомни, что никаких других денег, кроме моей зарплаты, ты в этом доме не увидишь! Я принял завод под свою руку двенадцать лет назад. Он дышал на ладан, и меня сунули в директорское кресло только для того, чтобы я окончательно его развалил. Я, видишь ли, был очень толковым ученым, в двадцать шесть лет доктор наук, и меня прочили на должность замдиректора в одном закрытом НИИ, но для этого нужен был опыт управленческой работы. Пусть даже негативный опыт. Я послушно вел завод к разорению, а потом вдруг понял: если завод закроют, город умрет. Юля, я никогда не защищал родину с оружием в руках, никогда не рисковал жизнью на передовой, и я понял: отстоять завод – это будет моя война. Сейчас ты скажешь – какой высокопарный и напыщенный дурак, но я мужчина, и честь страны для меня не пустой звук. А какая честь может быть у страны, где в мирное время тонут экипажи, потому что им негде ремонтировать свои лодки, и люди спиваются целыми городами? Я стал бороться. Меня не понимало руководство, меня подсиживали заместители, уже спланировавшие, какие предприятия они откроют на месте разорившегося завода. Долбали служебными проверками, понижали в звании. Моя трудовая книжка распухла от выговоров. Рабочие ненавидели меня, потому что я долго не мог платить им зарплату, а требовал максимальной отдачи. Но я отстоял завод, и знаешь почему? Только потому, что был честен. И самые высокие комиссии, и последний забулдыга-слесарь из электроцеха признавали – я действую только в интересах завода. Я восемь лет жил в общежитии, и на общей кухне жены моих работяг видели: я ем то же, что они. Даже эту квартиру я получил не от завода, а выменял вместо московской после смерти бабушки. Юля, я отразил атаки сверху и выдержал давление снизу и теперь не могу допустить, чтобы ты взорвала меня изнутри.