Политическая активность заволжцев обусловлена и тем обстоятельством, что их отношение к монастырским стяжаниям встречало поддержку самых разных слоев общества. В конце XV века все лучшие земли были разобраны. Рост вотчинного землевладения остановился.
Замедлился (в том числе и по этой причине) и рост монастырского землевладения. Кроме того, сокращались вклады в обители светских феодалов: сельское хозяйство переживало подъем, и теперь вотчинники все менее охотно расставались со своими владениями, которые обеспечивали хороший доход. Черносошные земли требовались центральной власти для наделения поместьями. Вследствие дефицита плодородных земель конкуренция между землевладельцами усиливается, растет число поземельных тяжб. Именно в то время, по выражению С. Б. Веселовского, «на исторической сцене у служилого землевладельца появился страшный соперник в лице монашествующей братии»[143]. Встречное наступление велось на монастырские земли. Крестьяне и феодалы старались вернуть, а иногда присвоить земли, захваченные монахами в период междоусобной смуты. Л. И. Ивина, рассказывая о попытке крестьян захватить земли Симонова монастыря в Дмитровском уезде, отмечает, что в данном эпизоде отразилось «общее» настроение по отношению к монастырским землям. Борьба с «монашествующей братией» за великокняжеские (тягловые) земли, по замечанию исследовательницы, велась «отдельными крестьянами, целыми волостями и княжескими управителями»[144].
В этой ситуации защитники монастырских стяжаний попадали если не в изоляцию, то, по крайней мере, оказывались в роли аутсайдеров, и вынуждены были блокироваться с такими же аутсайдерами — «партией реванша» старомосковского боярства. Напротив, сочувствие общества к идеям нестяжателей придало движению ярко выраженный политический акцент. Заволжцы не могли и вряд ли стремились отказываться от миссии, возложенной на них самим ходом исторического развития.
Глава 3
ЕРЕТИКИ И ПРАВЕДНИКИ
Искуси меня, Господи, и испытай меня;
расплавь внутренности мои и сердце мое;
Ибо милость Твоя пред моими очами,
и я ходил в истине Твоей.
Не сидел я с людьми лживыми,
и с коварными не пойду.
Возненавидел я сборище злонамеренных,
и с нечестивыми не сяду;
Буду омывать в невинности руки мои
и обходить жертвенник Твой, Господи,
Чтобы возвещать гласом хвалы
и поведать все чудеса Твои.
Псалом XXV
Проказы «неизвестных прелестников»
Поводом для похода Ивана на Новгород в 1471 году послужил договор между городской верхушкой и польско-литовским королем Казимиром: «…волны есмя люди Великий Новъгород бъем челом тебе, честному королю, чтобы еси государь нашему Великому Новугороду и нам господин был, и архиепископа вели нам поставити своему митрополиту Григорию, и князя нам дай из своеа дръжавы»[145]. Однако другая группировка новгородской знати, очевидно пытавшаяся лавировать между Москвой и Вильно, опередила оппонентов, пригласив в Новгород православного киевского князя Михаила Олельковича. Он хотя и был подданным Казимира, но, как замечает К. В. Базилевич, вряд ли был желанной фигурой для короля в качестве его наместника в Новгороде: «Сохранив православие и близкую связь с населением Киев-шины, Олельковичи находились в оппозиции к правящей династии»[146]. Обосновавшихся в Киеве представителей ответвления рода Гедиминовичей многие на Литве рассматривали в качестве претендентов на престол. В середине 50-х была сделана попытка свержения Казимира, взамен которого великое княжение предполагалось передать брату Михаила Семену Олельковичу. В 1461 году на сейме в Вильне литовские паны открыто требовали от Казимира — либо жить не в Польше, а в Литве, либо предоставить ей отдельного князя; при этом опять называлось имя Семена Олельковича[147].