«Я не волшебник – я только учусь», – виновато сказал Золушке маленький паж феи.
– Про них я вовсе ничего не ведаю, а потому и не говорю, – угрюмо сказал я. – А что до Воротынского, то можно его и в опалу отправить. Где там его жена с детишками? В Белоозере? Вот и его туда же. Телесного здоровья ты ему уже не вернешь – каты твои на совесть потрудились, от души, но все равно – если даже он к следующему лету помрет, ты в том неповинен.
Иоанн оперся на посох и вновь задумался. Я почесал в затылке, но дополнительных доводов в защиту своего предложения там не отыскал. Впрочем, мне все равно не удалось бы их высказать – царь поднял голову и произнес:
– Вот ты его и повезешь. Один раз приставом побывал, управился, – напомнил он мне о Колтовской, и я стыдливо потупился. – Мыслю, что и вдругорядь управишься.
– Как повелишь, государь, – вздохнул я.
Но управиться мне не удалось. Да, наши предки хоть и были гораздо ниже нас ростом (про размер обуви вообще молчу, иначе современные девушки обзавидуются), хоть и не знали прокладок, тампонов, жвачек и шампуней от перхоти, зато были гораздо закаленнее и выносливее. Глядя на страшные раны на спине Воротынского – хорошо потрудились изверги, и на его жуткие ожоги, особенно на боках, я сознавал, что мне хватило бы четверти, а то и вовсе десятой части для вечного упокоения прямо там же, в пыточной. За глаза. Утверждаю неголословно – сравнивать было с чем. Достаточно припомнить скромный десяток ударов кнутом, которые гуманист Ярема к тому же отвесил мне вполсилы. Так ведь я – мужик в расцвете. Возраст Христа. А Воротынскому шестьдесят. Но всему есть предел, а царские палачи в своем усердии его переступили.
Винить мне себя вроде бы не в чем – сделал все что только мог, и даже чуточку больше, но осадок на душе оставался. Несмотря ни на что. Не помогло и то, что сам князь раз пять просил у меня прощения за то, что худо обо мне подумал. Да и последние его слова были адресованы не сыновьям, не жене, а мне.
– Прости, Константин Юрь… – шепнул он еле слышно и, не договорив, затих.
Навсегда.
«Акела испустил глубокий вздох и начал Песню Смерти, которую надлежит петь каждому вожаку, умирая».
А просьбу его я выполнил и назад поворачивать не стал, хотя до Москвы было гораздо ближе, чем до Белоозера. Но раз пообещал не хоронить в «гадючьем гнезде», значит, так тому и быть. Передал тело с рук на руки семье и даже принял участие в похоронах. Мало народу присутствовало в тот солнечный июльский денек на кладбище Кирилло-Белозерского монастыря – семья, пяток стрельцов, столько же моих ратных холопов да еще десяток монахов.