В соборах было малолюдно и тихо. Под их своими все казалось значительным и вечным. Даже шаги мои звучали как-то торжественно. Я с удовольствием к ним прислушивался. Да, в них было достоинство, а может, и величие. Неужели это мои шаги? Кто знает, не так ли много веков назад звучали шаги первых московских царей?
Эти шаги я слышал и потом, когда ходил по соборной площади — небольшой, выложенной каменными плитами. Кто-то оттуда, из средних веков, продолжал вышагивать в ногу со мною. Пропал он лишь тогда, когда я ступил на тротуар и пошел по асфальту.
Я очутился в оживленном людском потоке, вокруг меня переговаривались, ели конфеты, смеялись, фотографировали друг друга. И только рядом со мной никого не было. Мне сделалось одиноко и тоскливо. Обида на Таню и Витальку, которая нее это время где-то жила во мне, зацепившись коготками за какую-то струнку, вдруг заворочалась, заскрипела и снова переполнила меня.
«Значит, вы хотели погулять сегодня без меня? Подумали, что я вам помешаю?…»
А может, они просто решили, что меня не отпустит тетка? Нет-нет, тогда бы они не сбежали.
Шел я уже без всякой цели. Людской поток куда-то двигался и нес меня.
Так я оказался в Александровском саду. Вначале я шел по аллее. Потом остановился посмотреть, как маленькая девочка выпустила на подстриженную траву черепаху. Черепаха была чуть побольше моего кулака. Она беспомощно тыкалась в травинки и неловко передвигала лапами-коротышками.
— Ешь, Чита, ешь, — сказала девочка.
Что она, смеется, что ли? Такую неуклюжесть называть Читой!
Но черепаха не ела. Она продолжала тыкаться своей змеиной головкой, словно слепая.
— Ей бы молока, — сказал я.
Девочка строго взглянула на меня.
— Нет, ей нужна трава, — проговорила она, — в ней витамины.
А мне все почему-то казалось, что черепаха обрадовалась бы молоку. И я сказал:
— Купили бы витаминов в аптеке и насыпали бы в молоко.
— Нет, — уверенно сказала девочка, — ей нужна трава. Ешь, Чита, ешь.
Я не стал спорить и пошел дальше.
Безрадостное существо черепаха, думал я, и зачем их только заводят? Спит лишь себе в ящике да переваривает месяцами пищу. Нет, я бы завел собаку, если б мама разрешила. Только не такого недоростка тойтерьерчика, что бежал, семеня тоненькими лапками, мне навстречу, а большую, сильную и смелую — одним словом, настоящую собаку.
На скамейке сидело несколько парней и девушек. Они громко твердили какие-то иностранные слова, заглядывая иногда в книгу, и смеялись. Слова были звучные, похожие одно на другое и оканчивались чаще всего на «ус» и на «ум».
— Латынь? — удивленно проговорил, остановившись возле этой компании, старик в выгоревшей соломенной шляпе. — Ну да, — ответил он сам себе, — учите второе склонение.