Наконец настал момент, когда следовало взять портфель в руки и отправиться с ним на задание. Краслен вышел пораньше, чтобы было время отыскать «Черную кошку», но та нашлась неожиданно быстро, так что он оказался в заведении на полчаса раньше, чем нужно.
Над входом в кабаре помещалась круглая электрическая реклама, часть лампочек на которой горела красным светом, а остальные, незажженные, создавали силуэт кошки, которая то стояла смирно, то, выгибая спину, потягивалась. Под вывеской сидел мальчишка, назвавший Кирпичникова «сэром» и предложивший почистить ему ботинки. Поодаль нищая старуха рылась в мусорном контейнере. «Неграм вход воспрещен», – гласила маленькая вывеска на двери кабаре. Краслен вошел.
Последняя лавка Госспирта закрылась в Краснострании десять лет назад, поэтому запах, стоявший в заведении, чуть не свалил непьющего Кирпичникова с ног. Посетители курили, не переставая, так что сцена, на которой изгалялся юморист, проступала из тумана, как волшебное видение. Буфетчик (или как он там называется в Ангелике?), устроившись за своей стойкой, зевал во весь рот и тряс какую-то штуковину. Напротив него сидели несколько пьяных мистеров в одинаковых полосатых костюмах и идентичных черных шляпах. Запыхавшиеся официанты бегали между столиками, гремя посудой. Основную часть публики составляли мужчины, но имелось и несколько дам: они вертели жемчужные нити в тонких пальцах с очень длинными бордовыми ногтями, без конца роняли с плеч горжетки или лямочки коротких светлых платьев и нетрезво похихикивали. На голове одной дамы была эгретка с огромным пером. Краслен пригляделся и заметил, что эта совсем юная особа моложе своего щекопузого спутника лет на пятьдесят.
Кирпичников устроился за столиком, взял чашку кофе и стал ждать человека в соломенной шляпе. После юмориста, которого никто не слушал, на сцену вывели дрессированных пуделей, наряженных в фашистские мундиры (как у брюннов) и кожанки с кумачовыми платками (как у красностранцев). Собаки ходили на задних лапах под руководством грудастой девицы в матросском костюмчике, явно размера на два меньше нужного. Потом они немного потявкали друг на друга, вызвав бурные аплодисменты буржуазной публики.
За собачками появилась певица с кучей перьев на голове и длинным, тоже перьевым хвостом, который волочился вслед за ней. «У меня есть одна штучка, одна маленькая такая штучка, – пела артистка, расхаживая взад-вперед и подметая сцену грустными останками невинно убиенных птичек. – Но о ней знает только Джимми, один только мой Джимми… И может быть, еще парочка человек».