– А план такой. Поскольку я теперь числюсь сообщником предателя Буерова и врагом рабочего класса, я должен пойти к Памперсу и предложить свои услуги. Сказать, мол, так и так, лишился покровителя, но хочу и дальше служить на благо мирового империализма. – Кирпичников искоса глянул на девушку.
Та не скривилась, не выпучила глаза и крутить пальцем у виска, кажется, тоже пока что не собиралась.
– Я вотрусь к нему в доверие, а там…
– Ну, там посмотрим, – завершила негритянка. – Знаешь что? Мне тоже эта мысль пришла в голову. Я только не знала, как ты это воспримешь. Теперь мы должны придумать, как это осуществить. Как тебе выйти на Памперса.
Краслен открыл рот. Подумал немного и закрыл его снова. Дело принимало неожиданный оборот.
Несколько секунд пролетарии молчали. Из хозяйских комнат навязчиво звучала какая-то веселенькая мелодия. «Танцуй, Джуди, танцуй!» – крикнул кто-то пьяным голосом и фальшиво захохотал, словно пытаясь убедить себя и окружающих, что ни экономического кризиса, ни ужасающей нищеты, ни усиления международной грызни, ни точащего зубы фашизма – не существует.
– Честно говоря, я не знаю, как это провернуть, – призналась наконец Джессика.
– Я тоже не знаю, – ответил Краслен.
Они помолчали еще немного. Хозяйский патефон заиграл танго.
– Люблю танго, – вдруг сказала негритянка. – Это музыка цветных. Музыка, в которой говорится о трудной судьбе и оставленной родине… Танго родилось в бедных кварталах – в точности как я. И еще его можно танцевать на какой угодно маленькой площади. Это тебе не вальс.
– И я люблю, – признался Краслен. – Вот мы, бывало, в заводском клубе…
– Так, может быть, попробуем? – Джессика соскочила с кровати.
Через секунду Краслен уже держал ее в объятиях и вел мимо кровати по крошечному пятачку. Туда-обратно, туда-обратно. Первое же болео[1] смело с тумбочки вязание, потянувшее за собой и пухлый том с опиумом для народа. Библия плюхнулась на пол. Благопристойный клубок шерсти спрятался под кровать. Время текло сладостно-медленно – Кирпичников впитывал, остро проживал каждую секунду – и вместе с тем слишком быстро, как это всегда случается с моментами, которые хочется удержать. Он бесконечно повторял свои любимые фигуры – и маленькая шоколадная ножка то ездила по его пролетарской штанине, то перекрещивалась с Красленовой ногой, чтобы сделать под ней кокетливый взмах. Негритянка понимала Краслена с полуслова, если можно так выразиться о танце, вернее – с полудвижения: такая послушная, как будто между ними уже происходило то Прекрасное, что рабочий класс считает правильным и естественным, а буржуазия лицемерно отрицает.