под материей, прикрывавшей спину.
И Тор-аль-Деган снова начала таять, становясь полупрозрачной, как японская тонкая бумага. Она обернулась к ожидающей публике, и все сразу стали говорить что-то нараспев и раскачиваться, как заклинатели змей на канале «Дискавери». Вперед вышли три женщины лет под сорок, все с преждевременной сединой. Повернувшись спиной к публике, они опустились на колени — и колени погрузились в грязь на дюйм. Штанины потемнели, впитывая покрывшую пол таинственную жижу. Я попыталась понять, из чего она состоит, и тут вдруг послышался суровый голос бабули Мэй: «Это же никогда не отстирается, даже с отбеливателем!»
Вот ее приятно было услышать, а то у меня от этой сцены мурашки пошли по коже. В основном при мысли, что принесение меня в жертву будет ступенью к Концу Света.
Глаза Тор повернулись в орбитах, рот открылся так, что челюсть с отчетливым щелчком вышла из суставов. Над порослью остроконечных зубов нависли огромные клыки, тягучая пена слюны лилась с них на зрителей, те корчились, но продолжали петь. Потом Тор-аль-Деган мотнула головой в сторону, всадила клыки в стену, выкусила кусок трепещущей земли, оставив зияющие шрамы — предвестием той невероятной мощи, что скоро будет ею освобождена.
Тварь стала жевать землю — и сгустилась, уплотнилась, а я поняла, как она так долго выживает в этом состоянии: поддерживает свое существование не только недобровольными жертвами, но и прямо сырой землей. Если предположить, что коренные американцы правы, то питает ее не только земля, но и дух земли, поглощаемый вместе с нею. Я, конечно, не бросаю мусор где попало, и про меня известно, что я пару раз выкинула банку из-под газировки в утилизационный ящик, но я не числила себя среди защитников окружающей среды — до этой минуты, когда увидела шрамы, оставленные в матери-земле этой тварью.
Хватит, подумала я. Это все, что мне нужно было увидеть. Это все, что я хотела увидеть.
Я устремилась к собственному телу и нашла его там, где оставила — оно все еще моргало и дышало, рядом никого не было. Я вылетела в окно. Фантомное сердце дало сбой, когда я увидела, что нити, соединяющие меня со всеми, кто мне дорог, заметно истончились — приглушенный октет, вычлененный из величественного когда-то оркестра.
Срочность подстегивала меня, и через тридцать секунд я оказалась в фургоне. Вайль дернулся на сиденье, когда я упала сквозь крышу на колени… точнее, в колени Кассандре. Буркнув что-то извиняющееся, я вернулась на прежнее место, а Вайль сообщил Коулу и Бергману, что я снова с ними.