Инженер спросил, могу ли я перебросить на аварийный корабль еще одну 800-килограммовую помпу.
Я и люди не спали уже 3 суток, причем команда гребцов менялась, я же ходил бессменно. Также бессменно ходили со мной двое — оба поморы, северяне, много плававшие до службы и любящие все эти штуки.
Я, конечно, им благодарен за это.
Так дальше разговор. Я сидел у них в каюте мокрый, уставший, утомленный беспрерывным риском, в надутом спасательном жилете.
Погода ухудшалась еще больше и идти в этот грохочущий ад (прости за пышность, но это так) с перегруженной шлюпкой показалось мне явной гибелью.
Главный инженер протянул мне бланк радиограммы — командующий флотом приказывал во что бы то ни стало спасти корабль.
Надо было сказать, что в случае, если бы шлюпку разбило, то, даже несмотря на спасательные жилеты, 90 % людей погибло бы в бурунах на скалах, а остальные замерзли на берегу, т. к. жилье в 7 км от места аварии и ночь.
Я сказал, что пойду, и здесь впервые за весь разговор командир корабля — старик — взял слово.
«Вы знаете, — спросил он меня, — что на севере, зимой, ни разу из перевернувшейся шлюпки не спаслись все? Даже на тихой воде у кого-нибудь не выдерживает сердце ледяной воды. Вы когда-нибудь купались здесь? А я трижды, потому считаю, что идти туда сейчас с помпой — безумие».
После его слов я впервые понял, что решаю сейчас за жизнь десятка людей, с одной стороны, и за спасение 30 миллионов государственных денег — с другой.
Понимаешь, я впервые понял, что все это, что творится вокруг, не азартная игра, где я проверяю мужество, а что-то серьезное. И я испугался.
Инженер постучал портсигаром по радиограмме командующего и дал мне сигарету. Я сидел и думал. Решил так: я пойду с помпой, но за мной следом пойдет спасательный вельбот.
Мне сказали: «Идите спите 4 часа, до половины полной воды, и пусть отдыхают люди».
Помпу я не повез. Через 4 часа шторм стал еще больше. Аварийный корабль моментально скрывался с глаз за белой завесой брызг.
Мне было приказано идти на него, взяв с собой 3 мотористов (для работы у помпы) и обеспечивать откачку в момент снятия его с камней и оттягивания в море. Это был мой 7-й рейс и последний рейс.
Ждать было нельзя (со снятием), т. к. море все больше и больше калечило пароход. В момент большой опасности страха нет — слишком напряжены все силы и слишком занят, чтобы бояться. Есть лишь холодок в груди и дрожь в голосе, после победы над которой голос становится звонче и резче.
Это был кровавый рейс. Я не буду описывать его всего. Скажу только, что завезенный буксир помешал мне идти уже знакомым путем между знакомыми камнями. Пришлось идти незнакомым путем. Помогали прожектора, которыми следили за нами. Три парохода. Уже у самого аварийного корабля шлюпку трижды положило на борт (мы стали лицом к волне) и, приняв полтонны воды, я очутился среди камней аварийного корабля и берега.