Сегодня вечером я поняла только одно: оставшись с тобой, я совершила ошибку. Ничего другого я от тебя и не ожидала, — печально произнесла мать. — Но мой брат больше не желает нас знать. Куда же ты могла пойти?
Они привязали Монро к постели.
— Он начал буянить, — объяснила Джейн.
Она держала холодный компресс на глазу и слегка пошатывалась. В углу китаянка смешивала порошок в чашке.
— Мне он подбил глаз, а слугу впечатал в стену.
— Бедная Джейн, — сказала Минна с отсутствующим выражением лица. Ее щека все еще горела. Синяк заживет, а вот душевные раны обычными лекарствами не излечишь. "Куда же ты могла пойти?" — Может, тебе лучше присесть?
Джейн с ее помощью села в кресло.
— Я никогда не видела, чтобы так себя вели. Сначала он истерично смеялся, а потом начал буянить. Видишь, какой он красный? Зрачки у него были с блюдце величиной! И он горячий, как грелка. Я подумала бы, что у него какая-то странная тропическая лихорадка, но он не потеет. Мы даем ему на всякий случай хинин и настойку опия, чтобы успокоить — пока доктор не приедет. Думаю, это не повредит.
— Возможно, и нет. — Она не может выйти замуж за Бонема. Он точная копия ее отчима. Он будет ждать от нее, чтобы она плясала под его дудку, а если она откажется, то он сочтет себя вправе наказать ее, потому что, помимо всего прочего, он человек властный и к тому же кумир женщин.
Но если он похож на Коллинза, то она пошла не в свою мать. Она убила бы его прежде, чем позволила бы запугать себя.
— Минна. Ты в порядке?
Она вздохнула:
— Мать решила выдать меня за Бонема.
— Ты сказала ей, что не согласна?
— Разумеется. Она считает меня слишком своевольной.
Джейн вздохнула:
— Ты должна ее понять. Она сожалеет о собственном выборе и не хочет, чтобы ты совершила такую же ошибку.
Нет. С состраданием она покончила.
— Я говорила ей, чтобы она за него не выходила. — Минна вспомнила тот момент, когда увидела Коллинза в его истинном свете. Он только что явился с визитом, это было еще в начале его ухаживаний. Она пришла из сада, смеющаяся, и поздоровалась с ним, когда он снимал шляпу. В холодном молчании он оглядел ее испачканное платье, потом велел ей пойти и переодеться; она слишком взрослая, чтобы резвиться как мальчишка, строго сказал он.
Коллинз был не вправе воспитывать ее. Но сам он так не считал. В свои девятнадцать лет Минна оказалась мудрее матери.
— Я говорила маме, что нам лучше голодать, — прошептала Минна. — Но она не поверила мне.
— А ты думала, она тебе поверит? Да она сама себе не доверяет.
Минна натянуто улыбнулась. Иногда она пыталась быть жизнерадостной, и это помогало. Она лгала самой себе. Ложь во спасение.